Как-то пришел Володя в баню чинить стиральную машину. Дверь моей комнаты была открыта. Он позвал меня:
— Валюшка, у тебя ножницы есть?
— Да.
Он вошел в мой кабинетик.
— Как красиво у тебя!
Действительно, было очень уютно и букет шиповника красовался на столе. Вот только портрет Дюпонта был весь мокрый от большой влаги. Володя посмотрел на Дюпонта и серьезно спросил: «Заболел?» — «Нет, не очень, просто ему так захотелось». Рассмеялись. Володя подошел ко мне близко-близко, и я поцеловала его прекрасные синие глаза с огромными, черными, пушистыми ресницами. Он в свою очередь поцеловал меня и сказал: «Я влюбился в тебя». — «А я в тебя», — ответила я. «Вот и хорошо!» — сказал он. «Да! Очень хорошо! — согласилась я. — Володя, надо только, чтобы никто не знал. Так будет легче. Лучше». — «Да. Мы постараемся, чтобы никто не знал».
Но тут дверь хлопнула и вошел гражданин начальник в лице прапорщика.
— Кукушкин, что вы делаете в кабинете Малявиной?
— Прошу ножницы. Они мне нужны для работы с машиной.
— А где остальные женщины? — поинтересовался гражданин начальник.
— В ларек пошли.
— А-а, — протянул прапор. — Заканчивайте поскорее, Кукушкин, мне некогда.
— А вы идите по своим делам, гражданин начальник. Почему вы боитесь оставить нас?
— Не положено.
— Что не положено? Ему заниматься своим делом, а мне своим? Или вы боитесь, что у нас найдутся общие дела?
Володя улыбается. Прапор злится.
— Хватит, Малявина, издеваться.
— Да что вы, гражданин начальник, я к вам с большим уважением отношусь, несмотря на то что вы у меня тушь отшмонали и сухие духи.
— Малявина, у вас кофе надо отнимать. Пахнет.
— Да ну, гражданин начальник. У вас вкусовые глюки.
— Перестаньте дерзить.
— Я не держу… Господи! Что значит — не держу, а как сказать от слова «дерзить» — наверное, не дерзю.
— Сейчас же прекратите! Кукушкин, на выход.
— Но я еще не исправил машину.
— На выход!
Володя пожал плечами. Успел послать мне поцелуй, и они ушли.
Каждый день Володя выдумывал причину и приходил в баню. Он нравился нашим женщинам, которые работали прачками.
Мне нравится, что к Володе хорошо относится и начальство, и осужденные. Он умный, Володя, и красивый. Вернее сказать — с уважением относятся к Володе.
В дневниках, чтобы не писать Володину фамилию, я обозначала его так — В. О!!! В. и солнце с восклицательными знаками. Очень он мне нравится. По-моему, я влюблена в него. Володя говорит: «Самое главное — ты, Валентина, всегда! Хочу навсегда!» Как хорошо! Господи! Спасибо тебе!
Как-то Володя приходит и говорит: «Я уезжаю на волю!» — «Ах!» — «До обеда, Валюшка, до обеда». И показывает мне связку отмычек — что-то отмыкать будет, потому что никому не доступны эти двери от сейфа. Как в кино!
Кто-то в дверь мне сунул записку, спрашиваю Володю — не он ли? «Нет, — говорит, — зачем мне тебе записки писать. Я видеть тебя хочу и вижу, слава Богу».
Записка такого прекрасного содержания: «Безоглядная и беззащитная в любви, торжествующая, даже победоносная в поражениях, она подобна восстающей из пепла птице Феникс или морской волне, что разбивается о камни и неизменно возрождается, — бессмертна в этом нескончаемом стремлении от страдания к радости, и вновь к страданию, и снова — к радости!»
Очень интересное послание. Думаю, оно посвящено великой женщине, по крайней мере очень талантливой, и приятно, что кто-то решил эти строки, эту мысль подарить мне.
Буду готовиться к моему литературному уроку и ждать Володю. Заварила крепчайший чай, отрезала кусочек сыра, положила его на пресное печенье. Как хорошо! Скоро свидание с моими любимыми Мурзиками. Дай-то Бог свидеться!
Из дневника
«Очень давно Елизавета Григорьевна Волконская рекомендовала меня самому строгому педагогу Школы-студии при МХАТе Кареву Александру Михайловичу. Карев назначил мне день, чтобы я пришла почитать стихи, прозу и проконсультироваться — стоит ли мне поступать в театральный институт.
Была зима. Я подошла к Художественному театру, сердце мое от испуга и восторга выделывало кульбиты. Поднимаюсь по ступенькам в школу-студию, в коридоре меня встречает парень с красной повязкой на рукаве. Спрашиваю его:
— Как мне повидать Карева?
— Он на занятиях, — отвечает парень. — Подожди.
Сели рядышком. Молчим. Он посматривает на меня, а я вся раскраснелась от волнения перед встречей со знаменитым педагогом. Парень говорит:
— Не волнуйся. Артисткой хочешь быть?
— Да.
— Дело трудное. Артист не имеет права трусить. Успокойся.
Опять молчим. Волнение от молчания совсем захлестывает, и я спрашиваю парня:
— А ты дежурный?
— Дежурный.
— Постоянный? — нелепо продолжаю спрашивать.
Парень расхохотался.
— Может быть, и постоянный. Хочешь, я буду дежурным по твоей жизни? Постоянным.
— Как это?
— А так! Мало ли чего? А я тут как тут.
Я спросила:
— А как тебя зовут?
— Володя. Володя Высоцкий.
— Хорошая фамилия, — говорю.
Он спросил в свою очередь:
— А тебя как зовут?
— Валя Малявина.
— Тоже хорошо, — сказал Володя. — Малявина Валя. Нет, лучше, как ты сказала: Валя Малявина. Мягче.
Володя пошел к Кареву сказать, что я пришла. Вскоре он вернулся и шепнул:
— Ну, с Богом!
Я стала читать о Катюше Масловой. Читала ужасно. Горло пересохло. Кое-как добралась до конца отрывка. И тем не менее Карев сказал:
— Весною приходи. И, пожалуйста, так не волнуйся. Все совсем неплохо.
Вышла в коридор к Володе.
— Струсила, — говорю.
А Володя:
— Ну-ну, ну-ну, — коротко так. — Ну-ну, — и только.
— Все равно я буду актрисой и буду учиться здесь.
— Вот и молодец! И не забывай — я твой дежурный. У тебя есть собственный дежурный.
Проводил меня вниз и все напевал: «Я дежурный по апрелю…»
Весною стала поступать, и меня приняли в два института: в Шукинское и в Школу-студию МХАТ. Пошла во МХАТ, у меня там был свой дежурный.
Мы с Володей всегда были рады друг другу. Видела его разным, но во всех своих проявлениях Володя оставался и остается для меня родным человеком. Особенно ярко открылся он мне в своей любви к Марине Влади.
