— Провожу ее с волшебной девушкой! — ответила Кирш, сладко зевнув.
— Которую я знаю?..— спросила Рэй, чувствуя, как обрывается и падает душа.
— Вряд ли ты ее знаешь, — задумчиво произнесла Кирш, поглядывая через край трубки на спящую Алису.
— Ну та, что с косой… — не выдержала уже Рэй.
— Да нет, у нее короткая стрижка.
Закончив разговор, Рои возблагодарила небо за то, что Кирш так ветрена. А вдруг Алисе от этого плохо? Рэй попыталась представить Алисины страдания, и ей стало так тошно, что вот теперь, в поезде, Рэй везла Алисе свою любовь, в то же время до смерти боясь предложить ее. Она заготовила целую речь о том, что не ждет подаяния, а просто дарит себя, но слова путались, их удачные сочетания тут же забывались, и, стоя на пороге Алисиной квартиры, Рэй уже совсем не знала, как доступно объяснить девушке цель своего неожиданного приезда…
Дверь долго не открывали, наконец, когда Рэй, потоптавшись, уже надумала выйти на улицу, щелкнул замок и из полумрака, пахнущего лекарствами, на нее взглянули запавшие, тусклые серые глаза. Старая женщина в длинной шерстяной кофте теребила в руках очки, и, когда Рэй сделала шаг навстречу, она надела их на нос.
— Вам кого, молодой человек?
Рэй замялась и сильнее втянула шею в высокий ворот пик дутой куртки.
— Да я… А Алиса дома?
Анна Михайловна никогда прежде не видела у Алисы таких знакомых.
— Алиса в Москве, — ответила она тихо, с едва уловимой в голосе безнадежностью.
Рэй вскинула голову и часто заморгала,
— Надо же, а я из Москвы… Вы Алисина бабушка, да?
Бабушка отступила в квартиру, будто увидела перед собой несокрушимую силу, и пригласила Рэй войти.
— Анна Михайловна, а к вам как обращаться?
— Меня зовут Рэй.
В голосе Рэй прозвучала неловкость. Хозяйка вздохнула и, стараясь говорить громче и четче, произнесла:
— Будьте любезны, посидите в гостиной, через четверть часа будем пить чай и разговаривать…
Анна Михайловна снова вздохнула и, закрыв за собой дверь своей комнаты, прилегла на кровать.
Рэй просидела в одиночестве с полчаса, разглядывая большую папку с фотографиями и бумагами: Алиса в музыкальной школе, грамота Алисы за отличную учебу, грамота за первое место на конкурсе искусств, красный диплом института, диплом за первое место на межвузовском конкурсе научных работ… Рэй не уставала тихо присвистывать и нашептывать себе под нос: «Господи, зачем такая хорошая девочка — и в такое говно влезла…»
В какой-то момент, прислушавшись к тишине, Рэй отложила папку и встала. Она заглянула в кухню — никого, постучала в дверь маленькой комнаты и, ничего не услышав в ответ, несильно толкнула дверь.
Алисина бабушка лежала, схватившись обеими руками за ворот кофты и шепча что-то пересохшими губами, на тумбочке возле кровати были только книга и светильник. Рэй, все поняв, начала озадаченно озираться, расчесывая выбритый затылок.
— Сейчас-сейчас, Анночка Михайловна! Сообразить бы, где тут у вас лекарства…
Наконец распахнула тумбочку и нашла сверху, в коробочке для лекарств начатую пластинку нитроглицерина.
Так Рэй осталась «погостить» на набережной Макаренко на несколько дней.
Анна Михайловна почти не вставала с постели, говорила с трудом и, когда Рэй приносила ей на подносе чай, смотрела на нее с невыносимо-беспомощной неловкостью.
На редкие телефонные звонки Рэй отвечала одинаково:«Перезвоните позже, хозяйка приболела».
Рэй не любила ухаживать за больными и вряд ли могла вспомнить, чтобы ей вообще приходилось о ком-то заботиться. Теперь она существовала в чужих неприятно-навязчивых запахах и вздрагивала ночью, боясь пропустить чуть слышный зов о помощи совершенно посторонней ей старухи. Но делала она все это в равной степени как без неприязни, так и без сострадания: начиная со слов «Алиса в Москве» Рэй чувствовала себя марионеткой, выпавшей из кочевого фургончика кукольного театра… Как-то они поспорили с Кирш; Рэй, махнув рукой, сказала, что если уж на сцене жизни суждено быть просто незаметным актеришкой с бессмысленной ролью, то бесполезно пытаться сочинять ее, легче примам и драматургам; Кирш сказала тогда:
— Ты гонишь! Никто не пишет пьесу жизни — все разыгрывают ее по ролям, и среди нас нет ни одного кукловода. А опасность есть только одна: если актер прячется от мира в куклу, все смыслы теряются — слишком легко стоит кому-нибудь чикнуть по ниточкам ножницами. Нити это иллюзии смыслов, потерять их так же легко, как уронить костыли.
— А сели мне жить то хочется, то не хочется, это значит, что вместо любви к жизни у меня одни костыли, или как их там, ниточки?! Чушь! Просто нет его, этого смысла, и все!
Рэй сделала паузу, ожидая, что Кирш сможет переубедить ее, но та лишь пожала плечами:
— А! Это все такая муть!
Теперь Рэй чувствовала, что перерезана последняя ниточка, выбит найденный на дороге костыль, и непонятно, кто кого тащит: Рэй больную Анну Михайловну или немощная старуха здоровую, но впавшую в уныние Рэй. Двигались руки и ноги, а головы — будто и небыло. И страшно было представить, что старушка выздоровеет и вежливо скажет ей: «До свидания!»
На третий день Анна Михайловна уже смогла дойти до кухни самостоятельно и сидела там в плетеном кресле, глядя, как Рэй моет посуду. Рэй по локти была в мыльной пене и не раз ловила на лету выскальзывающие тарелки.
— Лена, мне так неловко: заставить незнакомого, чужого человека возиться с собой, больной старухой…
Анна Михайловна отвоевала себе право называть Рэй ее настоящим именем, сославшись на косность и консерватизм старости. И теперь смотрела на нескладную коренастую гостью — как на Лену с сочувствием: та казалась ей внешне абсолютно неинтересной, к тому же не реализовавшейся к тридцати годам, а потому несчастной женщиной.
— Ерунда! А потом, мне Алиса не посторонний человек,— ответила Рэй, с грохотом, одной кучей сгрузив в сушилку вымытые ею столовые приборы.
— В самом деле? Вы же так недавно знакомы… — Анна Михайловна слегка поморщилась: она привыкла мытькаждую ложечку в отдельности и ей становилось дурно при мысли, что приборы могут быть липкими или жирными. В дверь позвонили: Рэй неохотно отступила перед мужчиной, кивнувшим ей приветственно и уверенно сделавшим шаг в квартиру.
Андрей не мог не примчаться, услышав короткий комментарий незнакомого голоса о болеющей хозяйке: накануне он звонил из другого города и, едва вернувшись в Питер, устремился навещать одинокую бабушку своей любимой женщины. Они были теперь соратниками — оставленными, а может, насовсем покинутыми соратника ми по несчастью.
Анна Михайловна за последнее время привыкла смотреть на людей с чувством неловкости и даже вины, будто она была соучастницей какого-то преступления. Так она встретила и Андрея. Обреченно пригладив волосы, которые не были, как обычно, аккуратно уложены, пожилая женщина смотрела на него так, словно объясняла взглядом: «Вот так я воспитала внучку: исчезла непонятно куда… А я сама — видите, как, оказывается, стара и нелепа…»
