– Ладно, допустим, что так все и было, – перебил его я. – Но остается еще документ с Дагобертом. Кто, по-твоему, его написал?
В отличие от пергамента с синими яблоками «шифровка» с Дагобертом не была связана с надгробием Марии де Бланшфор. На самом деле она не была связана вообще ни с чем. Шифр был очень простым: надо было всего лишь прочесть все буквы приподнятые над строкой. По сравнению с «завернутым» шифром пергамента с синими яблоками это был примитивнейший метод кодирования. Да и сами расшифрованные сообщения разительно отличались по стилю, так что незамысловатая простота «Это сокровище принадлежит королю Дагоберту II» казалась просто смешной рядом с загадочным фрагментом о синих яблоках. Что опять же подтверждало теорию о том, что тексты были созданы разными людьми и скорее всего в разное время. Больше того: под конец второй кружки чая мы со Скэбисом пришли к выводу, что документ с Дагобертом был составлен в двадцатом веке, всего лишь несколько десятилетий назад, – стараниями мсье де Шеризе под руководством мсье Плантара.
Но если это действительно подделка, то для чего она предназначалась? Зачем Плантару понадобилось выдавать ее за исторический документ в пару пергаменту Бигу? Ответ вполне очевиден: потому что упоминание о Меровингском короле Дагоберте и загадочном «Сионе» вводит в историю нового персонажа, а именно самого Плантара – потомка Дагоберта и главного босса Сионской общины, согласно «подлинным документам», таинственным образом возникшим из полного ниоткуда в Национальной библиотеке в Париже в 1960-х годах. Мы со Скэбисом, однако, считали его хитроумным мошенником, который использовал свои обширные познания в истории и виртуозное мастерство мистификатора, чтобы обеспечить себе основательную «родословную» и предъявить предположительно законные притязания на сокровища, которые, как ему было известно, спрятаны где-то поблизости от Ренн-ле-Шато.
Такова была наша со Скэбисом теория о зашифрованных пергаментах Соньера. Вернее, не столько теория, сколько гипотеза. Которая, по сути, почти ничего не объясняла. Очень многое еще оставалось неясным. Скажем, отношения Соньера с Мари Денарно. Или вопрос о его сексуальной ориентации. О его предполагаемых поездках в Париж и Лион. О «Le Serpent Rouge» и магическом квадрате с SATOR. О Пуссене и Теньере. О Сионской общине. О местонахождении сокровищ, может быть, где-то спрятанных до сих пор.
И, конечно, о Святом Граале. Но, как говорится, нельзя получить сразу все.
Я гордился нашим достижением. На самом деле мне даже не верилось, что нам наконец удалось ухватиться хотя бы за несколько скользких, извивающихся щупалец бешеного осьминога, каковым мне представлялась история Ренн-ле-Шато. Мне не верилось, что мы обнаружили что-то логичное и реальное, не связанное с эзотерикой, энергетическими завихрениями, привидениями, сакральной геометрией и «зеркальными» «N» на древних надгробиях.
С тех пор как Скэбис напросился ехать со мной во Францию, с тех пор как я согласился принять участие в автобусном туре Общества Соньера, я себя чувствовал человеком, который поднимается вверх на воздушном шаре, держась за веревку. Я знал, что в какой-то момент мне придется ее отпустить. Может быть, этот момент уже приближался. В ту ночь я долго не мог заснуть: думал о нашей теории относительно пергаментов и размышлял о своем месте в жизни, которая в последнее время стала мне представляться опасной зоной, куда лучше в здравом уме не соваться. Наверное, пора уже остановиться. Никакого больше Ренн-ле-Шато. Никакого Святого Грааля. Никаких синих яблок, белых лошадей и т. д., и т. п.
Утром я пошел к Скэбису. Сразу, как только проснулся. Мы снова засели у него на кухне. Скэбис был явно чем-то встревожен.
– Я только что говорил с папой по телефону, – сказал он.
– Ага. Как у него дела?
– У него все в порядке, – ответил Скэбис. – Но был пожар.
– Пожар? Где? Когда?
– В Ренн-ле-Шато. В «Синем яблоке». У Тони. Сгорел ресторан.
– Что?! Это что, неудачная шутка?
– Папа сказал, что здание сгорело чуть ли не полностью Тони не пострадал. С ним все в порядке. Ну, за тем исключением, что он все потерял. И говорят, у него не было нормальной страховки. Никто не знает, что стало причиной пожара но ты, наверное, можешь представить, какие там ходят слухи. Это случилось позавчера ночью. Семнадцатого февраля. Ровно через месяц после Дня синих яблок.
Я сидел совершенно убитый. И особенно после всего, что Тони рассказывал о Ренн-ле-Шато: что это место – его истинный дом, предназначенный для него самой судьбой. Впрочем, это было не единственное потрясение того дня.
– Ален, наверное, плачет от счастья, что не поставил свою модель в верхнем зале «Яблока», – заметил я, но Скэбис как будто меня и не слышал. Он был рассеян и постоянно «зависал», выпадая из разговора: ходил как неприкаянный по кухне, переставлял специи на полочке, протирал различные плоские поверхности и постоянно поглядывал на часы на стене.
– Прости, дружище. Я сегодня слегка замороченный, – сказал он, когда я возмутился, что меня не слушают. – Ко мне придут смотреть дом.
– Ты что, собираешься делать ремонт?
– Да нет, – сказал Скэбис. – Ко мне придут смотреть дом, чтобы… ну… может, они его купят.
В течение следующих двух недель дом Скэбиса посмотрели несколько человек, в том числе хорошо одетая семейная пара надменного вида (я их видел в окно). Супруг – солидный мужчина под пятьдесят, в маленьких круглых очках, со старомодным портфелем в руках – не производил впечатления эзотерического искателя приключений. Скорее наоборот. Но мне опять же не верилось, что Скэбис с Вив решили продать дом и уехать. Я вообще сомневался, что у них что-то получится. Они не поставили перед домом объявление «Продается», а когда я спросил, а куда, собственно, они собираются переезжать, они честно ответили, что не знают.
– Это просто в порядке эксперимента, – признался Скэбис. – Мы с Вив давно говорили о том, что засиделись в Лондоне, но мне пока непонятно, насколько серьезны наши намерения по поводу переезда. Все зависит от того, купят ли дом за ту цену, которую мы за него назначили. Если купят, тогда мы, может быть, озадачимся переездом уже всерьез.
Вероятный отъезд мистера и миссис Скэбис заставил меня задуматься о моей собственной ситуации. Большая часть кредита, взятого под переезд, была истрачена на совершенно другие нужды, и я уже начал подумывать о том, что пора бы уже перестать мучиться дурью и начать мучиться осуществлением задуманного. Я хорошо понимал Скэбиса, когда он говорил, что засиделся в Лондоне. Составив мысленный список того, что меня держит в Брентфорде (двое-трое хороших приятелей, дом, который мне нравится, на улице, которая тоже нравится, и футбольная команда, у которой столько же шансов пробиться в высшую лигу, сколько у меня – правильно выговорить «мфкзт»), я призадумался, хватит этого или не хватит, чтобы действительно удержать. Может, и хватит. В конце концов, это мой дом. Но без Скэбиса это будет уже не то. Двое-трое хороших приятелей – все-таки лучше, чем один-два приятеля. И еще меня не покидало тревожное чувство, что я не буду любить эту улицу так, как сейчас, если Рэт Скэбис не будет жить в доме напротив.
