Чеслав ненадолго замолчал, чтобы перевести дух, и заметил, как оба жреца то ли от нетерпения, то ли от других причин слегка подались в его сторону: Миролюб — вроде как чуть присев на неудобных жердях, а Горазд — сделав небольшой шаг.
Но Чеслав был готов ко всяким неожиданностям и уверен в том, что в любой момент с быстротой жалящей змеи сможет выхватить висящий на поясе клинок.
— И люд наш сгубило, думаю, любопытство чрезмерное. — Вроде как переступив с ноги на ногу, молодой охотник сделал шаг назад, на всякий случай сохраняя безопасное расстояние между собой и жрецами. — Уж очень некоторым из них хотелось узнать про веру пришлых, о которой те вроде как вскользь помянули. А чужаки и рады были поделиться рассказами о боге своем добром да справедливом, о сыне его смертном, что вроде как муку тяжкую за других принял, за что и бессмертие получил. И особенно любопытство то свербело у Горши да у друга его Молчана, что как раз в городище наведался, а потом и к себе на хутор чужинцев пригласил. Уж и не знаю, отчего этим мужам захотелось про бога того дивного поболее знать, будто им своих Великих мало было! А чужаки то ли по опыту какому, то ли еще не знаю уж и отчего, понимали, что не всем в чужом племени по нраву придутся россказни про их веру, и потому не в открытую то ведали, а лишь некоторым, наиболее любознательным. И как в воду глядели чужаки. Уж и не знаю как, но кто-то проведал про их россказни да похвальбу верой своей и решил положить этому конец. И сгубил пришлых, а после еще и своих зачем-то, выдав все хитро за пошесть смертельную. А когда я вернулся в городище да заподозрил, что не пошесть то вовсе, и, пообещав другу найти убийцу его семейства, стал докапываться до истины, нелюдь этот и на меня ловушки ставить начал. Учуял, что я на след его вышел. И отрока Блага, который мог кое-что про чужаков поведать, а потом и про то, кто их покарать мог, догадываться стал, он же стрелой сразил. Ловко! Безжалостно! Так, будто имел на это право! А следы так хитроумно путал, что уверен был: ни за что никому не распутать. А я старался. Извелся весь, но старался. И уж сам догадываться стал, поняв, в чем причина тех смертей, кто их сотворить мог, да вот только сомневался — подозревал не одного, а нескольких... И тогда я сам поставил ловушку на нелюдя, а приманкой себя выставил, оповестив, что на охоте поутру сегодня буду и что Мара навещевала мне найти убийцу. И таки сработало! Стрелял в меня сегодня злодей из кустов, пытаясь насмерть сразить. А в ловушку, расставленную на него, Стоян угодил. Я сперва подумал, что он и есть тот нелюдь, что люд наш подло губит, да, поразмыслив, прозрел, что нет, другой.
— И ты уверенно знаешь, кто это? — донесся из-за спины Чеслава тихий голос.
Парень резко обернулся и увидел за собой волхва Колобора. Сейчас старик вовсе не был похож на того одолеваемого хворью мужа, которого Чеслав оставил совсем недавно в капище. Перед ним стоял прежний верховный жрец их племени, убеленный сединами мудрец, могучий и величавый, со строгим, требовательным взглядом, пронизывающим, казалось, до самых потаенных глубин души.
Но Чеслав, осознавая свою правоту и снедаемый неудержимым желанием довести начатое дело до справедливого завершения, чувствовал сейчас в себе силу противостоять натиску не только верховного жреца, а и совету племени, если это понадобится. А потому, и вида не подав, что удивлен внезапному появлению старца, ответил так же твердо, как тот спросил:
— Знаю ли кто? Знаю! Тот, для кого Великие дороже жизни любого смертного, — повторил он слова, сказанные отроком Благом перед тем, как отойти в мир иной.
— И имя его назвать можешь? И вину доказать? — даже не спрашивал, а скорее требовал Колобор.
Вот только не очень понятно было Чеславу, чего в этом звучало больше: требования правдивого ответа или того, чтобы он отступил. Но уж этого он точно не собирался делать. А взыгравший в нем упрямый дух противостояния заставил вспомнить ту, чье имя и деяния уж никак не были приятны жрецу.
— Мара сказала, что тень за мной ходит... — начал он едва ли не вкрадчиво, а заметив, как вздрогнул старый волхв, продолжил уже с жесткостью удара клинка о клинок: — Ошибалась знахарка: не только за мной, но и впереди меня... А ой как трудно догонять тень, когда она опережает тебя и бежит все время на несколько шагов впереди. Невозможно! Но то тень, не оставляющая следа...
Молодой муж многозначительно замолчал и так, чтобы это было не очень очевидно, сделал еще шаг, теперь уже в сторону, чтобы держать в поле зрения не только старого жреца, но и его помощников.
А уловив краешком глаза их фигуры, заговорил вновь, но вроде как уже совсем о другом:
— На поляне, где умертвили чужаков, не нашел я кое- чего, что должно было бы там находиться. А потому, отправляясь в городище к соседям, на всякий случай попросил старого Сокола, учителя моего опытного, когда окрепнет от хвори, поискать, авось повезет найти то, что я не обнаружил... И надо же — сыскалась пропажа! Ай да Сокол! Ай да нюх и глаз! Разве что из-под земли не достал! — Легкая улыбка промелькнула на устах Чеслава, но тут же исчезла. — А не нашел я на поляне тела младшего чужака, Луция. И не нашел лишь потому, что удачливым оказался пришлый... и выжил. И имя того, с кем последний раз виделся из нашего племени, назвал...
— Выжил, говоришь, чужинец? — раздался внезапно бесстрастный голос со стороны младших жрецов.
В этом голосе не было удивления, скорее — холодное сожаление. И Чеслав точно знал, кому принадлежит этот глас.
— Выжил... — подтвердил он, обратил лицо в сторону младших жрецов и, глядя в упор на одного из них, отчеканил каждое слово: — И имя твое назвал... Горазд!
Почти сразу, как только он произнес имя, со стороны, где стоял Колобор, раздался то ли стон, то ли тяжелый вздох. Но когда Чеслав мельком взглянул на старика, тот все так же твердой глыбой стоял на месте, правда, теперь уже со скорбью глядя на своего помощника. А тот лишь с какой-то усталостью отер лицо рукой и, махнув ею, как-то беспечно, будто и не его вовсе обвиняли, внезапно улыбнулся Чеславу и покачал головой. Совсем как пронзенный сучками Стоян.
У парня даже сомнение на миг закралось: «Неужели все не так? Неужели и теперь не он?» Но тут же исчезло, поскольку Чеслав точно знал: теперь он не ошибся. Это был Горазд!
Два жреца заговорили почти вместе, словно соревнуясь в прыти. Старый ведун успел произнести лишь короткое: «Молчи!» — но было уже поздно.
Молодой жрец обогнал его призыв, роняя слова с улыбкой, полной сарказма и сомнения:
— Неужто бог его диковинный ему помог, чужинцу поганому? Не верю! Скорее, я промашку досадную дал... — И с сожалением опустив бритую голову, Горазд замотал ею из стороны в сторону, укоряя себя за промашку. А после, вновь вскинув, с вызовом во взгляде спросил непонятно у кого — может, у Чеслава, а может, и у себя самого: — А иначе что ж добрый бог не защитил пришлых, когда их изгоняли из родного племени за веру, как они говорят, в спасителя? Они ведь сами про то сказывали, про гонения на них лютые, про то, как замордовывали их единоверцев да зверью живьем скармливали. А я так думаю, что это им за то было, что богов своих прежних предали да новому идолу поклоняться стали. Вот прежние на них за предательство погибель и насылали, на отступников. А этим двоим сбежать удалось! Так они сюда подались, в края наши, люд смущать да от богов исконных отваживать, что защитниками нам верными были с дедов-прадедов. За то и смерть поганцы приняли!
