едва рука моя ощутила эту увядшую плоть «домохозяйки», и дождь, и рассвет, и цветы калотрописа вылетели у меня из головы.
Вместо этого возникли мысли о дочери, которой уже пора подыскивать жениха, о младшем сыне, которому нужно удалить миндалины, о тающем счете в банке, об автомобиле, вечно нуждающемся в починке. Суровая действительность не позволяла хоть ненадолго окунуться в воображаемое счастье. Я взглянул на жену. Жалкое зрелище: спутанные волосы, дряблые веки женщины, измученной бесконечной работой по дому, полуприкрытое простыней располневшее, бесформенное тело. Мне стало горько, словно меня обманули. Казалось, я слушал чудесную музыку, как вдруг кто-то выключил радио и противно захохотал.
Я вспомнил свою молодость. От нее веяло тонким ароматом розового масла. Ах, те дни!
Я отвернулся от жены. Прохладный ветер ласково касался лица. Я возвращался назад — с вершины прожитых лет в зеленые долины юности. Тогда во мне бурлила горячая кровь. Я был переполнен любовью, идеалами и простодушием молодости, восторгался девушками, поэзией и социализмом. Карманы мои были набиты деньгами, я разгуливал по кинотеатрам, и время текло весело и беззаботно. Мне нравилась поэзия чувств и политика Субхаса Боса[79], я возмущался англичанами и индийцами, служившими англичанам. Это было время первых влюбленностей. Я воспевал в стихах глаза, подобные лепесткам лилии, косы, танцующие на тонких талиях девушек. Тогда я храбро выступал против империализма и традиций.
Потом я стал старше, и, откуда ни возьмись, у меня появились обязательства. Во мне зрел взрослый разумный человек. Я надел шарф, ваял в руки трость и запрятал подальше желание бесцельно слоняться по жизни. Прежде я был влюблен в девушку по имени Бала, но теперь понял, что не могу жениться на ней.
Я был в числе приглашенных на свадебные торжества по случаю ее замужества и жил в доме, снятом для гостей невесты. Вечером накануне свадьбы у меня разболелась голова. Я ушел от остальных гостей в комнату на втором этаже и лег. В доме уже погасили лампы. В окно светила луна. На лестнице послышались шаги. Бала! Она подошла ко мне, коснулась плеча.
— Кто это? — спросил я, словно только что проснувшись.
— Это я, Бала.
В ее взволнованном голосе слышалась боль.
— Завтра утром меня выдадут замуж.
Я молчал.
— Ты спишь?
— Нет.
— Ты говорил, что любишь меня и женишься на мне. Думал, если я из деревни, то поверю каждому твоему слову? Почему ты не отвечаешь?
— Так вышло, Бала. Видит бог, я сам страдаю от этого.
— Так почему же…
— Мои родные были против нашей свадьбы. Наши семьи когда-то враждовали. Брат твоего отца хотел убить моего отца.
— А раньше ты этого не знал?
— Не знал.
— С тех пор прошло двадцать лет. Теперь они помирились, ходят друг к другу в гости…
— Все равно мои родные против.
— Кто же?
— Все — отец, мать, старшая сестра, старший брат, тетка… даже наш слуга.
— Ну, так давай убежим. На мне сейчас золотых украшений тысячи на четыре. Я не могу жить без тебя.
— Как, прямо сейчас? А что люди скажут?
Бала села и горько заплакала. В тот вечер она была удивительно хороша собой. Второй такой красавицы не сыскать. Я действительно горевал, что лишаюсь ее, но мог ли я пойти против воли родителей и пожертвовать своим будущим ради того, чтобы она принадлежала мне? Я представил себе лицо отца с красными от гнева глазами, презрительно глядящую на меня мать, родственницу судьи, за которой дают восемнадцать тысяч приданого. А что будет с моей политической карьерой?
— Уходи, Бала. Вдруг кто-нибудь придет?
Возмущенная, она встала. В полосе лунного света видно было, как дрожат ее губы.
— Я хотела утопиться в колодце, но раздумала. Ведь ты же не мужчина. Любая проститутка лучше тебя, — сквозь слезы бросила она мне и быстро вышла из комнаты.
Я так и остался лежать, не зная, радоваться ли, что все наконец кончено, или оплакивать потерю.
Четыре года спустя я услышал, что она тяжело заболела и лежит в больнице. Я пошел навестить ее. Медсестра мне сказала:
— Она просила вас уйти. Говорит, что не хочет вас видеть.
Я принялся упрашивать медсестру. Я терзался сомнениями, может быть, она заболела из-за меня. Наконец я пришел к ней. Ее осунувшееся лицо было прекраснее, чем прежде, — словно драгоценный бриллиант, оставшийся после шлифовки алмаза. Она увидела меня и отвернулась.
— Бала…
Она заплакала.
— Прости меня, Бала. Я трус. Но я до конца дней своих не забуду тебя. Ты всегда была в моем сердце, поверь мне.
Я взял ее руку. Она взглянула удивленно и недоверчиво. Комок застрял у меня в горле. Слезы полились из глаз.
— До свидания, Бала, — с трудом проговорил я и быстро вышел.
Через месяц я узнал, что она умерла.
Я весь горел от этих воспоминаний. Мне стало душно; стены комнаты давили на меня. Я оделся, взял зонтик и вышел на улицу.
После дождя в воздухе разлилась приятная свежесть, и это успокоило меня. Я направился в сторону канала, за которым начинались принадлежащие мне поля. Рассветало; дождь словно размывал черноту ночи. Небо было затянуто облаками. Глина прилипала к ногам, ветер дул в лицо.
С листьев деревьев слетали капли. Кричали вороны. За каналом виднелись сады и рисовые поля. Я поднялся на деревянный мост и постоял, глядя, как под мостом бурлит и пенится вода.
Когда я спустился с моста, кто-то окликнул меня из мангового сада Виранны. Я посмотрел
