того, что долго у ляхов жил», успокоил он сам себя.
– А вишь ты, государь-батюшка, – загнусил опять попик, – тот Кирила говорил на Москве, чтобы бояре и дьяки, и служивые люди, и торговые люди, и черные, и всякие люди тебе, государь, царь и великий князь Дмитрий Иванович, вину свою принесли и крест целовали, а изменника Шуйского и братию его выдали б головой. А те его речи слыхали дьяк Василий Янов да Тимолка Обухов, и они на его нанесли. И за то Кирила сидит за приставом в крепости великой, скован, и грамоту ему самому написать не мочно.
– А что московские люди? – спросил царь.
– Слыхал я на Москве, государь-батюшка, что приходили миром на твоего, государь, изменника, на князя Василия Шуйского и на его братию и велят ему посох покинуть.
– А Шуйский что? Чай, хвост поджал?
– Одному-то ему не выстоять. Да он, слышно, лазущиков рассылает. Вот в ту пятницу послал с грамотой в Галич, да на Устюг Железный, да в Володимер. На лыжах лазущики, а грамоты вклеены в лыжах, а три лазущика пошли неведомо куды с Москвы от Шуйского же, а грамоты у них также вклеены в лыжах.
– Вот бы перехватить их? А, пан Рожинский? – сказал Дмитрий Иванович, обернувшись к Рожинскому.
– Уж послана погоня от гетмана Сапеги, – сказал Рожинский, отмахнувшись рукой. – Повестил он меня… Ну, от того попа, видно, ничего больше не узнаешь. Я его велю назад к Сапеге отослать. Хватит на сегодня.
Рожинский встал и, сделав знак попу Ивану, вышел с ним в задние двери.
Дмитрий Иванович тоже приподнялся, с облегчением потянулся и зевнул.
Но в эту минуту Степка сделал мужикам знак, чтоб они поклонились царю в ноги, и сказал:
– Государь милостивый, ты повелел допустить до себя ходоков с села Ирково поглядеть на твои ясные очи.
– Ну, вставайте, вставайте, – сказал царь, махнув стоявшим на коленях мужикам. – Повидали великого государя, расскажете там у себя, как мы тут государские дела правим.
Мужики между тем встали. Невежка вытащил из-за пазухи сверток и, сделав шаг к креслу государя, проговорил:
– Послали нас сироты твои государевы, хрестьянишки деревни Ирково на Имже, с челобитьицем. Вовсе пропадаем мы, великий государь. Вели челобитьице наше честь, государь милостивый. Мне так про все не сказать, а там наша слезная просьбишка прописана.
В эту минуту в горницу вернулся пан Рожинский. Он сердито посмотрел на мужиков, наклонился к Дмитрию Ивановичу и что-то недовольно пробормотал ему.
Дмитрий Иванович оглянулся на него, точно извиняясь, и строго обратился к сокольничему:
– Ты что ж, Степка? – сказывал, поглядеть лишь на мои пресветлые очи хотят мужики, а у них, вишь, челобитье.
– Они мне не сказывали, великий государь, – отвечал Степка.
Михайла укоризненно посмотрел на него.
– Великий государь, – заговорил вдруг неожиданно для себя самого Михайла. – Вся надёжа на тебя, государь милостивый! Кому ж пожалеть народишко твой? Все мы, государь Дмитрий Иванович, бились за тебя против Шуйского с Болотниковым Иван Исаичем. Он нам сказывал: жалеешь ты холопьев своих, волю им сулишь. Болотников голову за тебя, государь, сложил, – поспешил он прибавить.
– Ну, ну, – торопливо пробормотал Дмитрий Иванович, оглядываясь на Рожинского, – я ж ваш великий государь, и вы за меня завсегда кровь проливать должны. А я вас за то пожалую. Ну, ладно уж, позови, Степка, Грамотина. Пущай чтет челобитную, коль не больно долгая. Время мне нет. Государские дела делать надобно. Много вас тут прёт ко мне. Наскучили! Сам я ведаю, что делать надобно. – Ему и надоело и хотелось показать, что он настоящий государь.
Степка вышел из горницы и через минуту вернулся с узкоплечим, сутулым приказным с маленькими, хитро поблескивавшими глазками и длинным носом.
– Давай ему, что ли, челобитье! – сказал Дмитрий Иванович, недовольно взглянув на Невежку. – Живей шевелись!
Тот сделал шаг навстречу Грамотину и нерешительно протянул ему сверток. Грамотин взял, не глядя, встал, немного отступя от Дмитрия Ивановича, и развернул сверток, покосившись на мужиков.
– Читай, – сказал царь.
– «Царю, государю и великому князю Дмитрию Ивановичу всея Руси, – быстро и немного в нос забарабанил Грамотин, – бьют челом и плачютца сироты твои государевы, села Ирково. Приезжают к нам, сиротам твоим, многие твои ратные люди из ляхов и нас, сирот твоих, бьют и пытают розными пытки…»
Пан Рожинский передернул плечами и пробормотал:
– Брешут, государь, сироты твои. Какие такие пытки?
Грамотин взглянул на царя, тот кивнул головой, и дьяк продолжал:
– «…и животишки наши, лошади, и быки, и коровы, и кабаны, и овцы, и всякую животину, и платья поимали, а жёнишек, и дочеришек, и детишек наших емлют на работу; а иные девки и жёнки со страсти по лесом в нынешнюю зимнюю пору от стужи померли…»
– От дуры бабы! – пробормотал пан Рожинский.
– «…И в деревню Поддатневу приехав, твои, государь, ратные люди разграбили и выжгли, и что было, государь, осталось хлебца, ржи и овса и тот овес весь перемолотили и в пиво варят, и тот хлеб и пиво нами же в таборы возят и на нас же, на сиротах твоих, правят на себя великих кормов, яловиц, кабанов и овец, а нам, сиротам твоим, взяти негде, стали и наги, и босы, и голодны, и головы приклонить негде…»
– Брешут они всё, государь, а ты слушаешь, время проводишь, – сердито прервал пан Рожинский.
– Много еще там? – нетерпеливо спросил Дмитрий Иванович дьяка.
– Скоро конец, государь, – ответил дьяк.
– Ну, читай да поскорей. Чего ж им, дурням, надо-то?
– «… Милостивый царь, государь и великий князь Дмитрий Иванович всея Руси, покажи милость, пожалуй нас, сирот твоих, и вели нам дати своего, государь, пристава и не вели своим ратным людям в свое, государь, село Ирково и в деревню Поддатневу въезжати и нас, сирот твоих, не вели мучити розными пытки, и детишек и женишек не вели имати, и хлебца нашего достального не вели перемолотити, чтобы мы, сироты твои, от твоих, государь, ратных людей вдосталь вконец не погибли и с женишками и с детишками напрасною голодною смертию с студи и с голоду не померли».
– Чего ж вы хотите-то от меня? – спросил царь, вконец рассердившись.
– А хотят ничего своему государю не давать, – заговорил сердито Рожинский, – и ратных людей не кормить, чтоб за них, хамов, польские ратники даром кровь проливали.
Дмитрий Иванович недовольно передернул плечами.
– Так, что ли? – грозно спросил он мужиков.
Невежка и Нефёд упали на колени, поклонились до земли, и Невежка заговорил, подползая на коленях ближе к царю:
– Государь милостивый, не дай сиротам своим вконец погибнути. Надежа-государь, пожалей сирот
