у барной стойки.
Вихтих звякнул о стойку мечом и монетами, чего должно было хватить на несколько порций выпивки им обоим, а затем сгреб мужчину за рубашку на груди. Он пристально уставился на него плоскими серыми глазами, пряча боль под бравадой и страхом показать слабость.
– Приведи мне хирурга, и получишь еще.
Мужчина кивнул и исчез за дверью таверны.
Он выпрямился и принял свою лучшую царственную позу – Величайший Фехтовальщик в Мире в кругу своих верных последователей. Вихтих попытался поправить рубашку, но вспомнил, что из одежды у него имеется лишь окровавленная простыня вокруг бедер. Навалившись на стойку всем телом, он махнул бармену.
– Эль, – сказал он.
– Все, что у нас есть, – это потатовка.
– Прошмандовка?
– Очищенная самогонка из картофеля.
– Хорошо.
Он словно бы уже вел этот разговор. Вихтих отмахнулся от этой мысли. Когда принесли напиток, он не столько выпил его, сколько бросил в рот. О решении он тут же пожалел. Ощущение было такое, словно кто-то облил его лицо маслом для ламп и поджег.
– Повтори, – произнес он. Рассеченный рот превратил слово в невразумительный всхлип. Вихтих увидел свое отражение в грязном медном зеркале, висевшем за барной стойкой. Лицо было рассечено от правого уха через губы и до левой стороны подбородка. Вытерев кровь, Вихтих увидел в ране молочно-белое пятно. Уже на излете меч того верзилы разрубил плоть до кости.
– Ну не красавчик ли я? – осведомился он в воздух, засмеялся и свалился с табурета. Когда ему удалось вскарабкаться на него обратно, в баре повисла зловещая тишина, и Вихтих обнаружил себя в фокусе молчаливого внимания всех собравшихся.
– Что такое? – В его исполнении это прозвучало скорее как «штошакое».
В дверях таверны стоял молодой и мускулистый мечник. Он во все глаза смотрел на Вихтиха. Тот отвернулся. Следующая порция пойла уже ждала его на стойке. Он забросил его в рот и зашипел от боли, забрызгав бар россыпью алых брызг. Глаза Вихтиха наполнились слезами. Он рассмеялся – а разум его рыдал, не в силах принять то, что с ним произошло.
– Ты, – молодой мечник зашагал к Вихтиху. – Ты убил Арга Гросса?
Вихтих понятия не имел, что несет этот придурок.
– Уходи. Я занят. – Новая россыпь красных брызг украсила стойку.
Мечник подошел к Вихтиху и, ухмыляясь, встал рядом с ним.
– Я убил десятки Величайших…
Вихтих сгреб меч со стойки и зарубил его. Тело рухнуло вместе с застрявшим в нем мечом. Вихтих, взвесив все, решил, что, если он слезет с табурета, чтобы вернуть оружие, забраться обратно он уже не сможет. Он забросил в глотку еще одну порцию обжигающей боли. Боль не давала ему отключиться, боль означала, что он еще не умер.
Вернулся человек, которого Вихтих послал за хирургом. Врач оказался стариком, на вид – еще более пьяным, чем Вихтих. Вихтих расплатился с доброхотом, а оставшиеся монеты бросил в трясущиеся руки хирурга.
– Заштопай, – он указал на свое лицо.
Тот жестом, удивительно ловким для человека, который явно редко просыхает, перехватил руку Вихтиха. Аккуратно держа его запястье, он поднес кисть Вихтиха к носу и осторожно понюхал. Нос его, весь в багровых прожилках опытного пьяницы, сморщился от отвращения.
– Рана гниет, – сказал он.
Врач уставился на Вихтиха, проморгался, чтобы сосредоточиться, и спросил:
– Есть комната?
Вихтих взял у него пару монет и бросил их трактирщику.
– Теперь есть, – он ухватился за плечо пьяного врача. – Тебе придется помочь мне.
Трактирщик указал им номер, и Вихтих с хирургом, прижимавшим к груди бутылку потатовки, принялись подниматься по короткой крутой лестнице, спотыкаясь и опираясь друг на друга. Мечник не был уверен, кто из них кого тащит на самом деле.
В номере хирург усадил его на видавший виды стул и достал из сумки различные инструменты. Вихтиху они напомнили приспособления, которыми пользовалась Шниттер, разве что орудия кёрперидентитетки были гораздо чище на вид.
Хирург плеснул в лицо Вихтиха потатовки, прежде чем мечник успел пояснить, что он успел сделать это много раз еще в общем зале, и сам основательно приложился к бутылке. Вихтих тем временем пытался проморгаться. Пойло угодило в глаза, их щипало, и слезы лились ручьем.
– Готов? – спросил старик.
– Да, – солгал Вихтих.
Рыгнув и обдав Вихтиха кислым духом, старик принялся за работу. Сначала он длинными стежками зашил губы Вихтиха. Каждый укол иглы словно когтями разрывал реальность, в которой Вихтих привык жить. Лишиться уха было плохо, но это…
Если он лишится своей красоты и физического совершенства, кем он станет тогда?
Вихтих хотел спросить у хирурга, чего стоит красота, но старик велел ему заткнуться.
Наконец, завязав концы нити, хирург откинулся назад и осмотрел свою работу, кивнув, видимо удовлетворившись результатом.
– Какое-то время не говори, – сказал он.
– Задница, – немедленно опробовал свои губы Вихтих.
Они ощущались как две дохлые кошки, которых кто-то пришил к его лицу. Он рассмеялся, хирург озадаченно посмотрел на него.
«Морда у тебя, как кот насрал».
Так Штелен всегда говорила Бедекту, когда по лицу старого поганца становилось ясно – он что-то задумал.
Старик пожал плечами и взялся за повязку на левой руке Вихтиха. По ходу дела он цокал языком, хвалил того, кто делал перевязку, и последними словами ругал его же за то, что рану зашили, не промыв. Когда он снял последний слой марли, кислый запах инфекции шибанул в нос Вихтиху и заполнил собой всю комнату. Мечник сплюнул горькой желчью и отвернулся, боясь даже посмотреть на рану.
Хирург принялся за дело – он срезал мертвую и гнилую плоть. Вихтих то проваливался в забытье, то выплывал из него. Старик часто прерывался, чтобы влить потатовку себе в глотку либо плеснуть ее же на рану Вихтиха. Наконец он пожал плечами и сообщил: на руке Вихтиха (что бы от нее ни осталось) гнили больше нет. После чего он зашил рану толстым кетгутом. К тому моменту, когда хирург занялся раной на ноге, мечник уже ничего не чувствовал благодаря потатовке и напевал себе под нос песенки, которые помнил с детства.
Вот как же так – много лет он посвятил стихосложению, а теперь не мог вспомнить ни одной своей поэмы? Самые известные из них он даже записал. Интересно, жена сохранила эти записи, как память о нем, или давным-давно выбросила их в порыве гнева?
«Женщины так непредсказуемы, – подумал он. – Но именно за это мы их и любим».
Штелен. Вот уж воплощение непредсказуемости. Значило ли это, что он любил ее всем сердцем? Как умозаключение, это имело смысл, но на практике Вихтих в этом
