моего итальянского мужа, с которым я, хвала небесам, развелась. Впрочем, он мне помогал учиться, как ты когда-то, и практически сделал диплом по архитектуре: он сам архитектор. Оба мои диплома сделаны доброхотными подаяниями. Такова, видно, моя судьба. — Она засмеялась.
— Как я понял, Вы теперь занимаетесь тем делом, о котором прежде только писали, — улыбнулся Богдан светской улыбкой.
Рина отреагировала неожиданно.
— А что мне оставалось делать? — в её голосе прозвучало что-то от тех давних заполошно-митинговых интонаций мисс Революции. — Они отняли у меня профессию. Надо же как-то выживать.
Прасковья поняла, что они — это современные российские власти, но не хотела углублять эту тему. Богдан, кажется, тоже понял, что разговор неожиданно принимает политико-идеологический оборот и проговорил тем светски-любезным тоном, который мама терпеть не могла, считала лживым и неискренним:
— Прошу прощения, медам, я ненадолго вас оставлю: мне надо переговорить со специалистом.
Богдан подошёл к строительному специалисту, который что-то обмерял лазерной рулеткой.
— Так, выходит дело, Богдан жив и вы опять вместе? — обратилась Рина к Прасковье, стараясь скрыть острое любопытство, что ей не слишком удавалось.
— Да, как видишь, — неохотно ответила Прасковья. Ей очень не хотелось отвечать на вопросы о Богдане. Но Рина спросила другое.
— А как же твой восточный муж — не зарезал вас обоих?
— Как видишь, — повторила Прасковья.
— И даже не скандалил вовсе — просто собрался и ушёл? — изумилась Рина.
— Ушла я. И никто не скандалил.
— Всё-таки у тебя дивный талант — управлять мужиками! — восхищённо проговорила Рина. — Мои, сколько их ни было, когда я их кидала, скандалили так, что земля тряслась. Ты не заметила — у вас люстра не качалась, — засмеялась она, — когда мой Ка́мпиче угрожал себе вены взрезать? Наследник древнего Рима! Ну и резал бы, болван! Так нет — отсудил у меня всё имущество, голышом оставил.
— А детей у вас нет? — поинтересовалась Прасковья.
— Какие дети? — с необъяснимым возмущением отвергла Рина её предположение. — Это у вас тут всем велено размножаться, как кроликам, а там у них говорят: i figli costano — «дети — это дорого». А цивилизованные европейцы за копейку удавятся. Да и сама я не особо этих детей…ну их.
— Значит, ты теперь живёшь в Москве? — неопределённо проговорила Прасковья, чтоб свернуть с детской темы.
— Да, теперь опять москвичка. Уж два года на днях исполнится. Живу в той самой родительской квартире на Соколе, где ты бывала в студенческие времена. А родители постоянно на даче, на берегу канала. Ведут здоровый образ жизни, купаются до холодов: хотят, видно, до ста лет прожить. Я там, признаться, и не была никогда. А ты мало изменилась. Встретишь — не подумаешь… — она не закончила, и Прасковья так и не узнала, что именно «не подумаешь».
Прасковья с Риной пошли прогуляться по периметру участка. Увидели остатки заброшенного сада, развалины древней теплицы, оставшейся, видно, ещё с самых первых владельцев, три одичавшие яблони, заросли беспородной малины. А в углу участка белело целое поле лесных подснежников, похожих на маленькие торшерчики. Они уже отцветают, а на смену им приходят другие цветочки, тоже подснежники — интенсивно-голубые.
И вдруг она увидела незабудку. Одну-единственную, первую в сезоне, хотя незабудкам очень рано ещё появляться.
— Рина! Смотри: незабудка, — Прасковья сидела на корточках и глупо улыбалась. — Помнишь, как ты мне перевязывала букет из незабудок и говорила: «Бедная Лиза отдыхает». Помнишь?
— Да, в ЗАГСе, помню, — пожала плечами Рина.
Прасковья любовно рассматривала незабудку, и ей безумно хотелось тут жить. Она выпрямилась и громко позвала:
— Богдан! Богдан! Поди сюда скорее!
Богдан торопливо выпрыгнул из полуразрушенного кирпичного проёма то ли окна, то ли двери, чуть сморщился: вероятно, нога у него болела, но он очень старался это скрыть, и подбежал у ней, на ходу отряхивая джинсы от кирпичной пыли.
— Что, Парасенька? — взглянул на неё тревожно.
— Богдан! Я хочу здесь жить, — проговорила она с необъяснимым восторгом.
— Ну вот и решили! — он ласково-удивлённо глядел на неё голубым и лучистым, как теперешнее небо, взором.
— Смотри, Богдан, незабудка, — показала Прасковья. — А у тебя глаза не такие, как незабудка, а другого оттенка, — сморозила она неимоверную глупость.
— Раз есть незабудка, остальное вырастет, — ответил Богдан такой же восторженной глупостью.
— Глеб! — обратился он к подошедшему специалисту-строителю. — Мы берём этот участок.
— Очень хорошо! — улыбнулся Глеб. — Только об этом надо говорить не со мной, а с нашим руководством. Давайте завтра с утра Вы приедете к нам в офис, мы заключим договор, наметим дальнейшие шаги. Кирпичная кладка в порядке, фундамент ещё два таких дома выдержит, сейчас таких крепостей уж и не строят. Ну, а вся эстетика — это Катарина.
— Хорошо, я приеду, но не утром, а во второй половине дня: утра мне жалко, утром я работаю, — Богдан умиротворённо улыбался.
— Вы, как я понял, были прежде знакомы, — не удержался от комментария Глеб.
— Да, в юности мы встречались, — уклончиво ответила Прасковья.
52
Все направились к машинам.
— Если однокурсницы хотят пообщаться, — любезно проговорил Богдан, — мы будем рады пригласить Рину в ресторан тут поблизости. Он расположен в довольно живописном окружении, на берегу то ли пруда, то ли озера. Или можем доехать до нашего дома. Выбирайте, Рина.
— Если выбор за мной — конечно, к вам, — решила Рина. — Никогда не была в гостях у чиновника такого ранга.
Глеб сел в канареечный джипик и укатил, а они — в машину Богдана и тоже тронулись в обратный путь. Всем троим было слегка неловко, а потому оживлённая беседа не смолкала. Лучший способ преодолеть неловкость — оживлённо говорить.
— Лет за десять до нашего рождения в России, была страшная мода на красный кирпич, — рассказывала Рина тоном экскурсовода. — Трудно сказать, почему, но все почему-то хотели построить что-то из красного кирпича. В народе эту моду прозвали «краснуха» — болезнь раннего российского капитализма. Нужно было непременно завести толстый-претолстый ковёр, кожаный диван, джакузи и бильярд. И всё это в уродливом красно-кирпичном доме, часто с башенкой. Но потом у многих новых богачей или кончались деньги, или их убивали, или они куда-то сваливали… Бывший владелец вашего участка — из таких. Начал строить на рубеже 80-х и 90-х годов. А что — вам настолько нравится красный кирпич, что вы хотите сохранить эти руины? — словно спохватившись, произнесла Рина с удивлением.
— В принципе, да, нравится, — согласился Богдан. — А сохранить руины, как сказал Ваш коллега, технически вполне можно. Нам очень с Вами повезло. Вы видели мою давнюю квартиру — вот и сделайте нам обстановку в этом стиле.
