мероприятия, вызвало неподдельное изумление Коммода. Челюсть у него отвисла. Наконец он с шумом закрыл рот, встал со своего места, спустился к Криспине, взял ее за руку и ввел на подиум. Усадил на ложе, спросил:
– Что за беда с тобой приключилась, Криспина? Говори.
Криспина, вмиг осмелевшая, сразу начала жеманиться, отворачивать личико, ожидая, видимо, что супруг бросится к ее коленям, начнет упрашивать. Тертуллу подметил, как исказилось от негодования лицо отца Криспины, он издали показал дочери кулак, и та сразу опомнилась:
– Господин, – дрожащим голоском спросила она, – по чему мне, твоей супруге, приходится делить почести, присущие императрице, с твоей сестрой, вдовой давным-давно почившего императора? Почему у нее тоже есть глашатай, факелоносец? О тебе я забочусь, мой супруг, ведь подобная неразбериха в первенстве губит нравы и свидетельствует, что твоя милость разборчива и изливает благодеяния не по справедливости, а по древним, отжившим свой век установлениям. Разве не время воплощенному Геркулесу восстановить порядок? Разве не в силах он приказать, чтобы почести, достойные императрицы, оказывались только императрице и никому более.
Анния вскочила со своего места, приблизилась к подиуму, выкрикнула:
– Луций, неужели ты посягнешь на право, дарованное мне Марком, твоим отцом?
– Ни в коем случае! – заявил император. – Но и претензии Криспины нельзя назвать незаконными. Помнится, это разрешение, о котором ты говоришь, было вырвано у отца силой, и только потому, что отец решил смягчить горечь твоей утраты. Надеюсь, за двенадцать лет твоя печаль по скоропостижно ушедшему от нас Веру прошла?
– Это не имеет значения. Я была и остаюсь императрицей, значит, и знаками императорского достоинства пользуюсь по праву.
– А вот этого не могут принять ни римский народ, ни я в качестве его управителя и главы фамилии. Вспомни, Анния, Рим вырос на том, что ни одна из прерогатив власти не может быть вручена навечно, но только через волеизъявление народа и на определенный срок. Это правило касается и самого императора, тем более оно должно действовать и в отношении императрицы. Этого основоположения, кстати, придерживался и наш отец. Криспина – законнорожденная римская гражданка, она – моя супруга и вправе требовать соблюдения закона, в этом отношении более благосклонного к ней, чем к тебе.
– Пока была жива наша мать Фаустина, мы обе пользовались ликторами, факелоносцем и глашатаем, и в Риме относились к этому вполне доброжелательно.
– Да, потому что никому в голову не могло прийти, что наш исполненный добродетелей отец живет сразу с двумя императрицами. А теперь я даже не знаю, что и подумать!.. Как бы в голове какого-нибудь насмешника или, что еще хуже, поэта не зародилась мысль, позорящая нашу семью? Взгляни на Тертулла, Анния, он уже навострил ушки. Чем-то он позабавит нас в очередном хлестком миме? Какие песенки начнут распевать в Субуре о наличии у императора двух императриц?
– При чем здесь этот дерзкий, чье место в Африке? Он сам является унижением для нашей семьи.
– Но когда ты приглашала его в свою спальню, ты так не считала?
Луциллу густо бросило в краску. Она повернулась и направилась к выходу, вслед за ней ушли и несколько сенаторов, остальные вполне привычно чувствовали себя в компании с девочками от Стации.
На следующий день был оглашен императорский указ о невозможности в дальнейшем сестре государя Аннии Луцилле иметь в сопровождении эскорт, соответствующий особе императорского достоинства. Этот указ лишал сестру и других почестей – места в императорской ложе, налоговых льгот и возможности пользоваться охраной, состоящей из преторианцев.
Глава 2
«Бебию Корнелию Лонгу Младшему, легату-пропретору и похитителю молоденьких рабынь от придворного стихоплета и соучастника в деле похищения молоденьких рабынь, злостно промышляющего словесным разбоем и торгующего льстивой патокой Постумия Тертулла.
Я долго боролся с искушением описать все, что произошло в Риме за те два месяца, что тебя нет в столице. Страх велик, Бебий, но и не высказать того, что думаешь, – все равно что ходить со вспученным животом.
Случилось страшное, Бебий! Пишу тебе по следам грянувших событий. Письмо привезет и доставит некий Акаст. По словам Клавдии, это верный человек, ведь мое послание ни в коем случае не должно попасть в чужие руки.
Что нас ждет, Бебий?
Рим залит кровью!
Я в растерянности!.. Берут всех подряд – и тех, кто клянется в верности цезарю, и тех, кто проклинает его, кто ходит по улицам, и кто отсиживается дома, кто еще способен спать по ночам, и кого мучает бессонница. Даже если я преувеличиваю, все равно понять, кто есть кто в проскрипционных списках, невозможно. Здесь и ярые противники цезаря Сей Фусциан, Квинт Юний Рустик, здесь и ветеран-преторианец, когда-то лупивший розгами маленького Луция…
Но обо всем по порядку.
На восьмой день Римских игр, в канун сентябрьских ид, в проходе, ведущем в амфитеатр Флавиев (там, как тебе известно, темно даже в самый солнечный день), некий безумец по имени Квинтиан подстерег цезаря и попытался вонзить ему в грудь кинжал.
Я присутствовал при этом дерзком нападении, шел сзади в толпе, сопровождающей цезаря, рядом с Летом. Все произошло внезапно. Из сумеречной полутьмы неожиданно выступила фигура – в тот момент, увлеченный разговором с Квинтом, я не обратил на нее внимания, тем более не разобрал лица. Следом мое внимание привлек резкий и громкий выкрик. Голос у злоумышленника дрожал. В дальнейшем выяснилось, что преступник – юноша из патрицианской семьи, поклонник древних героев и прежде всего Юния Брута и Кассия Лонгина – убийц Юлия Цезаря. По правде говоря, Бебий, эти витающие в облаках, мечтающие о республике молокососы ни на что не годятся. Вот и этот возомнил о себе невесть что! Может, вообразил, что является спасителем Рима? В любом случае вместо того, чтобы дерзко и решительно сотворить свое гнусное дело, он предъявил нашему повелителю кинжал и выкрикнул:
– Это посылает тебе сенат!
Луций в тот момент остался один – он вышел вперед, оставив свиту за спиной, так как через несколько шагов должен был выйти к свету, к зрителям, заполнившим огромную чашу амфитеатра. Трибуны были забиты до предела. После победы над слоном, которую в Ежедневных ведомостях я провозгласил «первым подвигом воплощенного Геракла», за что был награжден весомой премией, позволившей мне расплатиться с долгами и купить маленький домик поблизости от твоей виллы на Целии, граждане валом валили на подобные представления.
Что это я все о пустяках! Поверь, Бебий, пишу, а сам проливаю слезы и никак не могу понять, то ли радуюсь, то ли печалюсь тому, что злоумышленник оказался
