чувство вины и долга. Я делаю это от всей души.
— Папа, давай!
— Эвер, нет! — орет он. — Стой!
А потом я плыву к нему через улицу. Слева сверкает хром, свет фар летит прямо на меня. Я хватаю папу за руку, и очередной гудок клаксона разрывает мне барабанную перепонку.
Глава 35
Мир — это вибрации. Грохот. Мелкие частички.
Мы с папой врезаемся в женщину в цветастой юбке. Она верещит, с меня слетает ботинок, рука выворачивается, обжигая тело болью. Мы превращаемся в клубок конечностей и косматых волос, с силой ударившийся об асфальт. Клаксон позади нас затихает, а затем и вовсе смолкает.
— Эвер! Ты цела?
Плечо и предплечье горят. Я не могу пошевелить рукой. Боль накатывает волнами, которые грозят поглотить меня, но постепенно я осознаю, что лежу на папе. Он ощупывает тротуар. Его очки упали, я поднимаю с земли проволочную оправу. Одна из толстых линз треснула, но я сую очки папе в руки, и он надевает их.
— Эвер! — Папино лицо еще гуще усыпано родинками, чем мне помнится, а седеющие волосы растрепаны. — Эвер, с тобой все в порядке?
С моим телом что-то не так. Но я через силу встаю на колени и обнимаю папу здоровой рукой, чего не делала с тех пор, как была маленькой. От него пахнет мылом, стиральным порошком и газетой — как дома.
— Ты мог погибнуть, — всхлипываю я.
Окружающие переговариваются, толкаются, опускаются на колени, суетятся. Но я замечаю лишь папину руку, неуверенно поглаживающую мой затылок, — он тоже не делал этого с тех пор, как я была маленькой.
— Всего лишь лодыжку ушиб. К счастью, не голову, благодаря тебе, — добавляет он, когда я отстраняюсь.
И тут меня ослепляет внезапная вспышка боли.
— Эвер! — Папа хватает меня за руку, и я вскрикиваю. — Что с тобой?
— Плечо… — Я скрежещу зубами. — Мое плечо…
— У тебя вывих, — сообщает папа, ощупав мою лопатку и руку выше локтя. Тревога исчезает с его лица, сменяясь спокойной сосредоточенностью, которую я замечала у него в парках и на мероприятиях, когда он стоял на коленях перед пострадавшим и отлично знал, что делать. — Не шевелись, будет больно.
Он сильным рывком вправляет мне руку. В порыве невероятного облегчения я бросаюсь к нему в объятия.
— С тобой все будет в порядке, — бормочет папа, робко поглаживая меня по спине. — Через несколько недель…
— Вы потеряли, — говорит какой-то мужчина, протягивая мне ботинок. — Сейчас приедут медики.
И действительно, к нам приближается белый автомобиль с красным крестом и мигающими проблесковыми огнями. Папа крепко сжимает мою руку. Следующие его слова неудержимо рвутся наружу, будто он из последних сил сдерживал их, пока летел сюда, а потом разыскивал меня, и теперь ему нужно выговориться, прежде чем за нас возьмутся врачи:
— В самолете я вспомнил, как однажды мы поехали с тобой в парк. Тебе было четыре года. Какой-то человек играл на скрипке, а ты танцевала босиком на траве. Окружающие любовались тобою. Одна женщина посоветовала нам отдать тебя на танцы. Тогда-то мы и записали тебя в студию Зиглера.
«Это лето я хотела посвятить только танцам…» Папа меня услышал!
Тот давний день не запечатлелся в моей памяти. Я даже не знала, как именно оказалась в студии, которая стала мне вторым домом. Но эта история — настоящий подарок. Танцы всегда были частью меня, и папа это видел.
— Прости, что подвела тебя. — Наша встреча совсем не похожа на встречу Мулань с отцом. Я не принесла ему императорскую печать. Папа считает, что отправил старшую дочь за море, а та пустилась во все тяжкие. И доля истины в этом есть. — Я сожалею о тех фотографиях.
Ты больше общаешься со своими друзьями и школьным психологом, чем с нами, — жалуется папа. — Иногда, возвращаясь домой, ты так быстро тараторишь по-английски, что мы не можем тебя понять. Иногда нам страшно, что мы неправильно тебя воспитали. Мы мечтали лишь о том, чтобы тебе жилось лучше, чем нам. Может, мы и в Америку приехали ради этого, а в итоге тебя потеряли?
— Неужели ты не понимаешь? — Я обнимаю папу, прижимаясь плечом к его груди. — Мне уже хорошо живется. Благодаря тебе и маме.
По папиному лицу пробегает судорога. Я опасаюсь, что он сейчас заплачет.
— Ты в самом деле так считаешь?
Тут подъезжает скорая, и нас засыпают вопросами.
— У меня сломана лодыжка, — спокойно сообщает папа.
— Папочка! О нет! — Как это типично для папы — все держать при себе. — А как же твоя работа?..
— Не беспокойся об этом.
Медики осматривают папу. У меня лодыжка тоже болит, но растяжения связок нет. Фельдшер протягивает мне белую таблетку (сильнодействующий ибупрофен) и бутылку воды. Пока другой фельдшер осматривает папину лодыжку, тот шутит, что тайваньская скорая оборудована лучше, чем иные больницы в Штатах. Папин голос теперь тверже, увереннее, чем мне помнится.
И вот еще что удивительно: они говорят по-китайски, но я понимаю, о чем речь.
Толпа уже начала редеть, переместившись на площадь Свободы и в театр. К нам пробивается человек в белом халате, становится на колени рядом с папой и пожимает ему руку. Волосы у него такие же клочковатые и седеющие:
— Энди, я примчался, как только получил твое сообщение.
— Доктор Джейсон Ли, — представляет его папа. — Мы вместе учились в медицинском. Это он все последние годы вызывал меня сюда на консультации.
— Он просто сокровище, твой отец, — пожимает мне руку доктор Ли. — Благодаря ему у нас в больнице лучшее медицинское обслуживание в Тайбэе.
Доктор Ли берет инициативу в свои руки, и вскоре папа уже сидит на носилках с временной повязкой на лодыжке. Несмотря на его протесты, медики заявляют, что он обезвожен после долгого путешествия, и ставят капельницу. Я осторожно шевелю рукой. Боль немного утихла, но я понимаю, что сейчас папу лучше не спрашивать про танец с посохом бо. Все будет нормально.
— Ван ишэн? — Старший фельдшер протягивает папе электронный планшет. — Лечение за счет городского бюджета. Пожалуйста, распишитесь здесь.
Ван ишэн. Доктор Ван. Здесь папа имеет законное право на это звание. Спустя столько лет!
Затем до меня доносится голос Софи:
— Мне нужно с ней поговорить. Дело срочное!
Моя подруга выходит из-за спины фельдшера, лицо ее готово к прайм-тайму: искусственные ресницы, темно-синие тени для век, ягодно-красные губы. Клетчатое платье прикрыто черным халатиком. Из высокой прически выбиваются пряди.
— Доктор Ван! Здравствуйте! Я соседка Эвер по цзяньтаньскому общежитию. Слышала, что с вами все в порядке — я так рада!
