Вскоре стало известно, что после праздника всем надо ехать в Александровскую слободу, однако задержались в Коломенском ещё на две недели по причине непогоды. Ожидали, пока станут реки, чтобы ехать в село Тайнинское, оттуда в Троице-Сергиеву лавру и далее — в Александровскую слободу. О подлинном замысле царя не ведал никто. Можно было строить любые предположения, но никто не осмелился бы высказать их вслух.
Никита Романович хоть и наезжал порой в Коломенское, но тут был особый случай. На этот раз с ним был Федя, и, слушая литургию в Вознесенской церкви, он почему-то думал, что нынешняя поездка в дворцовое село оставит в их жизни какой-то след.
На другое утро долго стояла изморозь, но зимнее солнце понемногу пробило свои лучи, подул холодный ветер, и Никита Романович, не терпевший изнеженности, велел седлать коней.
Расположенное на высоком крутом берегу Москвы-реки, Коломенское издавна привлекало великокняжеский двор красотой местоположения и разнообразием охотничьих забав. В центре села был поставлен дворец, а далее — к урочищу и оврагам — охотничьи домики. Когда у Василия III родился долгожданный сын Иван, он возблагодарил Бога — построил необычайной красоты церковь Вознесения. С той поры и завёлся обычай — приезжать сюда на церковные праздники. Иван Грозный умножил славу Коломенского, построив новую великолепную церковь Иоанна Предтечи — тоже в честь рождения сына, царевича Ивана.
Удивительно ли, что Коломенское стало любимым подмосковным селом Ивана Грозного. Но сегодня почему именно в Коломенском сделал он остановку? Хотел ли он окрепнуть душой накануне грозных событий или думал напомнить строптивым боярам о былом величии своих прародителей? Никита Романович чего только не перебрал в своём уме! Царь что-то готовил им, оттого-то он так страстно молился в церкви Вознесения.
Отъехав немного в сторону вдоль берега реки, Никита Романович остановился и велел остановиться Фёдору. С этого места храм Вознесения казался словно бы парящим в воздухе. Это впечатление создавали, видимо, кокошники и стрелы, сделанные из белого камня. Возле белой сетки, накинутой на шатёр, мягко струился свет. Заметив, как замер Фёдор при виде этого чуда, Никита Романович вспомнил о постоянных побегах сына, когда возводился храм Покрова «что на рву». А накануне он просил построить храм в селе Преображенском. «Эк его проняло!» — подумал Никита Романович о сыне.
— Эта церковь будет стоять на земле вечно и встретит пришествие Господа... — произнёс Фёдор.
И такая глубокая печаль была в его голосе, что боярин снова внимательно посмотрел на своего сына. Ужели завидует славе царской? Вспомнилось, как Фёдор ещё в детстве сказал, что ежели бы он был царём, то стал бы оберегать матушку и батюшку, дабы они никого не боялись.
— И подумать только, что сию красоту породили безмерная любовь родителя и его попечение о сыне, — с той же печалью в голосе произнёс отрок.
— Будь я царём, разве я не воздал бы сыну такой чести! Не сетуй, сын, понапрасну! Наши дни також увенчаются славой!
Фёдор молчал. Они выехали к урочищу, спешились, затем спустились по узкой тропинке и остановились перед церковью на каменистом пригорке. Фёдору она напоминала церковь Покрова «что на рву». Тот же восьмерик, лишь здесь он сложен башенками. И было то же устремление ввысь столпа храма.
Никита Романович хотел обойти храм кругом, но Фёдор угрюмо произнёс:
— Дале не пойду!
— Докука мне с тобой, сынок! Али нездоровье приключилось, что ты тёмен лицом стал?
— Спал ныне худо. Юрода снился.
— Ужели испугал тебя чем? Не думай худого, Федя... Старые люди верят — юрод к добру снится...
Никита Романович придумал это, чтобы успокоить сына. Последнее время Василий Блаженный многих пугал недобрыми пророчествами и обличительными речами. Он то войну предрекал, то смуту. И когда собирались ехать в Александровскую слободу, Блаженный смутил царя предсказанием, а прочих удивил. Иоанн в ту минуту вместе с семейством и боярами спускался с паперти собора Покрова «что на рву». Блаженный, стоявший внизу, вдруг поклонился царевичу Фёдору.
— Пошто царевичу-отроку — особый поклон?
— Ему после тебя царством владеть.
— Ты хоть и Блаженный, — сурово прервал его царь, — и почитаем нами, но смуту насевать я тебе не дозволю!
Или не знал Блаженный, что старший сын царя Иван в добром здравии, умён, хорош собой, а Фёдор — болезненный с виду отрок? В своём ли уме юрод? Или Фёдор будет наследовать престол помимо старшего брата? Смутен Иоанн. Видно, недоброе подумал: не изведут ли его сына-наследника, как извели царицу Анастасию?
Всё это припомнилось Никите Романовичу, и он строго сказал своему Феде:
— Ты бы, сын мой, не слушал речей мятежных. Мало ли что люди понаскажут, а ты не слушай! Оно и сниться не будет...
— Батюшка, юрод так долго и тяжко смотрел на меня во сне, будто беда какая приключится. А потом юрода не стало, только голос слышно: «Корень царский переведётся». Потом звоны начались, и снова голос: «Вашему роду царством владеть...» И плач раздался, и крики, и сабли засверкали...
— Забудь про этот сон, родимый! — произнёс Никита Романович.
Он тревожно огляделся.
— Времена ныне грозные приближаются...
Во время пути в Александровскую слободу двое суток стояли в Троице, слушали заутреню и литургию в церкви Сергия Радонежского. Монастырская трапеза была скромной. Царь выглядел чем-то раздосадованным, и Никита Романович не раз ловил на себе его сумрачные взгляды. Бояре держались замкнуто. Видимо, многие опасались, что неровный, непостоянный нрав царя сулит недобрые перемены. Казалось, и царь тяготился чем-то. Он устал от тяжёлых мыслей. Переписка с князем Курбским, обвинявшим его в жестокости, в том, что он был губителем своего царства, дорого стоила ему.
Не приняв на себя эти обвинения, Иоанн вооружился новой злобой против бояр. Его воображение разыгралось вовсю. Ему чудилась крамола и всякие козни против него, в сердце копилась злость.
Едва Иоанн вместе со своим двором приехал в слободу, как в Москву к митрополиту был отослан список, в котором исчислялись измены боярские и воеводские, убытки, какие причинили лиходеи царской казне. Припомнил царь и те обиды, что пережил ещё до совершеннолетия.
Писал, что из Москвы он отъехал, «не могши многих изменных дел терпеть».
Духовенство и бояре тотчас явились в слободу с челобитьем: «Увы, горе нам, согрешили мы перед Богом! Помилуй нас, государь! Как могут быть овцы без пастыря? Увидав овец без пастыря, волки расхитят их. Владей и правь нами, государь, по старине! А за государских изменников и лиходеев мы не стоим!»
Иван Грозный принял это челобитье. В слободе находились опричный двор, бояре, окольничьи, дворецкие, казначеи, дьяки. Во дворцах были назначены особые ключники, хлебники, мастера, а также особые же стрельцы для дворцовой охраны. Отныне на содержание опричнины передавались доходы многих городов и волостей. Князья, бояре, дети боярские, ставшие опричниками, получали в дар волости и селения, отнятые у прежних владельцев, не пожелавших служить в опричниках либо попавших в опалу. При этом земская казна должна была оплатить переезд государя в Александровскую слободу. Определена была и сумма: сто тысяч рублей.
