Алёша ночевал на сеновале, на сене, под красным стёганым одеялом. А над ним в глиняном гнезде ночевали ласточки. Спать они легли много раньше Алёши. Тесно сидят в гнезде, белеют грудками и спят. Дети посерёдке, а родители по краям. Чутко спят родители: стоит Алёше пошевелиться, как они встрепенутся и ждут, что он будет делать дальше.
Алёша тихонько спрашивает:
– Чего не спите?
Молчат ласточки.
– Всё о детях думаете?
Молчат.
«Чего это я разговорился нынче? – про себя удивился Алёша. – Завтра рано вставать – по ягоды идти. Спокойной ночи, ласточки!»
Закрылся он одеялом с головой, а сон не идёт. Всё кажется Алёше, что, кроме него и ласточек, на сеновале ещё кто-то есть.
Кто?
Мальчик сделал в одеяле окошечко.
Стало слышно, как на насесте курица спросонок закудахтала, видать, цыплят во сне увидела, да петух-командир на неё прикрикнул. Дескать, переживать – переживай, да не так громко. Она и замолчала.
А это кто?
Два жёлтых огня загорелись во тьме и погасли.
Закричать бы, да голос у Алёши отнялся.
Зверь-желтоглазина уцепился передними лапами за стропило, подтянулся, отжался, как гимнаст-перворазрядник на перекладине, заскользил по стропилу, на котором прилепилось ласточкино гнездо.
Что же ласточки-то не улетают?
Спят и ни сном ни духом не чуют беду…
Задел зверина старое лукошко, что висело недалеко от гнезда. Лукошко обрушилось, а вместе с ним сорвался хищник.
Мяк!
Заметались ласточки, заходил во тьме воздух, закричал Алёша:
– Я тебе покажу, кот Васька!
Загомонили куры на насесте, а петух-начальник их успокаивает: понервничали – и хватит.
Тише стало. Слышно, как внизу корова Добрыня жуёт, вздыхает, переступает с ноги на ногу.
Вылез Алёша из-под одеяла, нашёл лукошко, положил его около подушки рядом с собой – круглое, тёплое, ладное. Оно ласточек от беды спасло!
II
Утром Алёша и бабушка Устинья пошли в лес по ягоды и взяли с собой то самое лукошко.
В лесу хорошо! Воздух смолистый, чистый, как вода в ключе. Пить его и не напиться досыта. Бабочки летают на полянах и пчёлы гудят – осторожные, вежливые. Жалить они не собираются: делом заняты, первый взяток берут и добрых людей издалека чувствуют… А шишек сколько под ногами! Хватит на все самовары в мире да ещё и останется. Берите, чаёвники, не стесняйтесь, пейте чай в своё удовольствие!..
Ягод только нет.
– Шаром покати, – жалуется бабушка Устинья. – Куда они подевались? Куда спрятались ягодки-то, а?
– Может, не поспели ещё? – спрашивает Алёша. – Не рано ли мы вышли?
– Не рано, – отвечает бабушка. – Были ягоды, да сплыли. Их поспеловские старухи подчистую выбрали.
– Чего они так?
– Азартные.
Шли бабушка и внучек по тропинке, прошнурованной сосновыми корнями. Тропинка под гору повела-побежала. Поскользнулся Алёша на гладком корешке, упал.
Не больно упал, а всё-таки!..
Лукошко вырвалось из рук, покатилось, как колесо, запрыгало на корнях, свернуло в сторону, задребезжало то тут, то там и затихло.
Где оно затихло-то?
Вроде бы справа. Тут склон поляночкой, смотрит на юг, на солнышко, и по этому склону встречается земляника. Робкая ягодка, ранняя, но такая сладкая, нежная. Если не лениться да каждой ягодке поклониться, набрать можно много.
Теперь другая забота: ягоды есть, а собирать не во что – лукошка нет.
То есть как это нет?
Лежит лукошко в траве-землянике донышком кверху, и прыгает по нему птичка-невеличка.
Хвост серый, грудка золотая, голосок тоже золотой:
«Цвинь! Цвинь!»
Скок-поскок и опять:
«Цвинь! Цвинь!»
«Играй, пока не надоест. Радуйся», – подумал Алёша и стал собирать ягоды в фуражку, а больше – в рот.
Оглянулся проведать лукошко и замер.
Сидит на лукошке лягушка и на Алёшу смотрит. Да какая! Тёмно-зелёная, прозрачная; лапки точёные: каждый пальчик видать.
А глаза васильковые.
Приподнимается на лапках, чтобы лучше рассмотреть мальчика, воздух в себя набирает и вот-вот скажет нечто важное.
– Царевна-лягушка! – вырвалось у Алёши.
– Да нет, – сказала бабушка, – не царевна: некоронованная она.
– Некоронованная, – согласился Алёша. – Была бы корона на голове…
– Была бы корона, – подхватила бабушка, – мы бы у неё чего-нибудь выпросили.
– Я бы «Сказки» Пушкина попросил! – обрадовался мальчик. – С хорошими картинками. Да пирог с калиной. А ты?
– Я бы молодости, – сказала бабушка Устинья. – Больше ничего.
Лягушка посидела на лукошке и ускакала в траву, где пониже поляны точится ручей и вода в нём об эту пору пахнет земляникой и горчит смолой и хвоей.
Бабушка и внучек засветло принесли из лесу лукошко ягод. Мало сказать «полное». С верхом, под самую ручку вздымается красная ягодная горка, сама – как большая ягода!
Вот такое оно – старое лукошко: в любое время чем-нибудь да угодит хозяевам. Оно уже истёрлось, разлохматилось кое-где. Иные прутики заменить пришлось, подплести новые, молодые… А выбрасывать нельзя. Что вы: где ещё такое найдёшь?
Нигде.
Счастливое лукошко!
На танцах
Весной на Верховом Болоте вы́таяла прошлогодняя клюква – журавина.
Среди островов снега и окон воды Алёша пробирался от кочки к кочке. Иные кочки были в ягодах, как в красных сарафанах.
Каждая ягода – радость!
Клюква-журавина била в нос и растекалась по телу тихой силой. Мальчик морщился. Иногда его всего передёргивало от ягодной кислоты. А из глаз наперегонки бежали счастливые слёзы.
Эх, если бы к ягодам да ещё бы хлебушка! Как же это Алёша не захватил его с собой?
В облаках вытаяла синева – небесная проталина. Оттуда солнце ненадолго озарило Верховое Болото и заиграло в счастливых слезах мальчика. Он поразился, до чего же жгучее нынче солнце, рукавом стёр слёзы со щёк и замер.
Неясно и певуче зародился звук.
