— Эй, Шейла! — крикнул я.
— Да? — она обернулась.
— А мне плевать!
— Питер Хэтчер, какой же ты мерзкий!
— На себя посмотри! — с удовольствием сказал я.
— Н-да? И что я увижу?
— Я-то знаю, да тебе не скажу.
— Ха-ха, очень смешно, — сказала она. — Вы с твоей вонючей псиной та-а-акие смешные!
— Ату её, Черри! — сказал я. Черри зарычал, потом залаял, и это правда было очень смешно, поскольку он не знал, что такое «ату». Но Шейла-то не знала, что он не знает, и как завопит, и как драпанёт к дому. Увидев, что она побежала, Черри помчался за ней, восторженно лая — он решил, что с ним играют. От неожиданности я упустил поводок, пришлось бежать следом.
— Черри, Черри, место! — закричал я, потому что он прыгал вокруг Шейлы, пытаясь лизнуть её в лицо.
Шейла продолжала вопить.
Наконец из подъезда вышел Генри.
— Что у вас тут происходит? — спросил он, поймал Черри за поводок и вручил мне. Я похлопал псину по макушке.
— Это всё Питер Хэтчер! — выдохнула Шейла. — Он сказал собаке ату меня, и она меня ату!
— Ничего он тебя не ату!
— Нет, ату!
— Да ты даже не знаешь, что такое ату, — говорю.
— Вот ещё, знаю!
— Н-да? И что же это?
— Это значит… это как… как микробами заразить, — сказала Шейла. — Тот, кого ату, тоже заражается.
Я скрючился от хохота.
— Ты слышишь, Генри? Слышишь, чего она несёт?
— Слышу, — сказал Генри. — Попрошу тебя не заводить собаку в дом, пока она не угомонится. Пойдём, Шейла. Сначала тебя провожу.
— Я так рада, что он съезжает, — хлюпнула носом Шейла. — Надеюсь, он не вернётся. Должен быть какой-нибудь закон…
Я долго ещё смеялся. Кажется, Черри тоже.
Утром в день переезда мама разбудила меня в шесть. Мне оставалось ещё упаковать коробку с вещами первой необходимости. Но сначала выпить соку. После сна мне всегда хочется пить. По дороге в кухню я заглянул к Тутси. Она гулила, разглядывая карусель, подвешенную над кроваткой. Она вся была обклеена марками. Тутси обклеена, не карусель. Марки были на руках, на ногах, на животе и на лице. Одна красовалась даже на макушке, и на каждой пятке было по марке.
— Ма-ам! — крикнул я.
— Что?
— Тутси!
— Но я только…
Я не стал дожидаться, пока она доскажет.
— Скорей, мам! — крикнул я.
Мама влетела, на ходу застёгивая юбку.
— О нет! — она увидела Тутси. Потом рявкнула: — Фадж!
— Привет, мамочка, — промурлыкал Фадж, вылезая из-под кроватки Тутси. На нём была маскировка: чёрная оправа от очков с приделанным резиновым носом, бородой и усами. Он купил её за наклейки с четырёх пачек хлопьев плюс двадцать пять центов.
— Это ты сделал с Тутси?
— Да, мамочка, — он включил свой голос-лучшего-маленького-мальчика-в-мире.
— Зачем?
— Меня Тутси попросила. — Он влез на борт кроватки и немножко потряс Тутси. — Правда же, ты меня просила? Хорошая девочка, хорошая малышка.
— А-а-а, — сказала Тутси и брыкнула ногой.
— Ты очень плохо поступил, — сообщила мама. — И я на тебя очень рассердилась.
Фадж поцеловал мамину руку.
— Я люблю тебя, мамочка.
— Сегодня тебе это не поможет, — отрезала мама.
— А я тебя всё равно люблю, — он поцеловал ей вторую руку. — Ты лучшая мама в мире. Разве ты не любишь своего маленького мальчика?
— Люблю, но всё равно я на тебя сердита. ОЧЕНЬ! — И она шлёпнула Фаджа.
Он хотел зареветь, но вдруг передумал.
— Не больно.
— Хочешь, чтоб стало больно?
— Нет!
— Тогда больше никогда такого не делай. Понял меня?
— Да!
— Мам, — говорю, — а я думал, ты против физического насилия.
— Да, против, — сказала мама, — но порой об этом забываю.
— Слушай, я не возражаю, если хочешь шлёпать Фаджа — шлёпай, пожалуйста. Раз в день хороший шлепок только пойдёт ему на пользу.
— Нет, нет, нет, — взмолился Фадж, прикрывая мягкое место.
— Тогда скажи по-честному, зачем ты это сделал? — спросил я его.
— Хотел обменять её на двухколёсный велик, как у тебя, — признался он.
— Тутси нельзя ни на что обменять, — сказала мама. — Она человек, а не альбом с марками.
— А похожа на альбом с марками, — сказал Фадж.
Мама взяла Тутси на руки.
— Что, разве не похожа? — спросил Фадж.
Я видел, что мама еле сдерживает смех.
— Знаешь что, Фадж, — говорю. — Ты совсем слетел с катушек.
Тутси засмеялась. Ну или икнула, кто её разберёт.
Я пошёл за мамой в ванную, она посадила Тутси в раковину.
— Два года коллекционирования марок коту под хвост, — сказал я.
— Прощайте, марочки! — крикнул Фадж из-за двери. — Пока-пока.
— А я больше не буду собирать марки, — сказала мама. — Найду другое увлечение.
* * *
Час спустя приехал папа, а с ним — грузовик, мы запихнули в него вещи и тронулись в путь.
Когда проезжали тоннель Линкольна, Фадж запел:
— «Принстон» пишется М-Э-Н.
— Ничего подобного, тупица, — сказал я. — Это «Мэн» пишется М-Э-Н.
— Я знаю. Просто песню сочиняю.
— А давай ты будешь сочинять её в уме, — предложил папа. — А как доберёмся до Принстона — споёшь. Тогда это будет сюрприз.
— Сюрпризы я люблю, — сказал Фадж. Он помолчал минутку, потом говорит: — А знаешь что, пап? Я слетел с катушек.
— Кто тебе такое сказал?
— Пита. Правда же? — спросил он меня.
— Да. Сказал. Потому что ты слетел.
— Я слетел, как твоя карта мира со стены, — сказал Фадж. Потом положил голову маме на плечо, засунул пальцы в рот и зачмокал. Он так и ехал в маске с резиновым носом.
Глава пятая
Маленькие вкусней
Наш дом, вернее дом Милли и Джорджа, очень старый. Ванна там на ножках, а холодная и горячая вода текут не из одного, а из разных кранов, и когда моешь руки, ты или замерзаешь до смерти, или варишься заживо, на выбор. Мама говорит, нужно сначала заткнуть раковину пробкой, потом налить в неё воду: так, мол, холодная и горячая смешиваются. Столько мороки! Но, по крайней мере, тут пользуются не ночными горшками, а нормальными унитазами. И на том спасибо.
