— Только послушайте, — говорю. — В подготовительном классе этот умник всех заткнёт за пояс.
Глава четвёртая
Кое-кто слетает с катушек
Я рассказал Джимми Фарго о Принстоне.
— Вы переезжаете? — переспросил он с недоверием.
— Не совсем. Просто уезжаем на год.
— Вы переезжаете! — повторил он. — Поверить не могу!
— Я и сам не могу.
— Ты не обязан уезжать. Можешь остаться, если в самом деле хочешь.
— Думаешь, я не хочу остаться? Я никого в Принстоне не знаю. Думаешь, я хочу идти в школу, где у меня ни одного друга?
— Тогда скажи предкам, что отказываешься ехать. Я бы так и сделал.
— И где бы я жил?
— Со мной.
— А где бы спал?
— На полу, — сказал Джимми. — Для спины полезно.
Я прикинул, как буду спать целый год на полу. И как буду жить с Джимми и его отцом. Мистер Фарго когда-то был актёром, но теперь художник. Рисует странные картины с кругами, треугольниками и квадратами. Он настолько отрешён от мира, что еду покупает, только когда Джимми напомнит. Как-то раз заглянул я к ним в холодильник, а там ничего, кроме пустой бутылки из-под вина, половинки яблока и бутерброда с колбасой и луком — такого древнего, что уже позеленел.
— Если не останешься, я с тобой больше не разговариваю, — сказал Джимми. — Никогда! — Он нагнулся, чтобы завязать шнурок. У Джимми вечно шнурки развязываются. — И скажу Шейле Тубман, что может занять твой камень в парке, — добавил он.
— Не скажешь!
— Спорим, скажу?
— Вот, значит, какой ты друг!
— Такой же, как ты! — И Джимми зашагал прочь, сунув руки в карманы.
Я бы ему много чего ещё сказал, но вместо того, чтобы бежать за ним, поплёлся домой.
— Это ты, Питер? — крикнула мама.
— Нет!
Я поднялся к себе и хлопнул дверью. Вчера не стал вешать карту мира — и правильно, чего заморачиваться каждый раз. Взял свой гипнотический хрустальный шар, который Джимми подарил мне на прошлый день рождения. Когда ночью не спится, я беру его за цепочку и смотрю, как он раскачивается. Смотрю, пока глаза сами не закроются.
Открыл окно, чтобы выкинуть его, представил, как он разлетается на триллион осколков, ударившись об асфальт… А вдруг в Принстоне нападёт на меня бессонница — что тогда делать? Я аккуратно положил шар на место, в коробочку. Как-нибудь по-другому расквитаюсь с Джимми Фарго.
Через два часа, когда я всё ещё ломал голову, как бы ему отомстить, раздался звонок в дверь. Это был Джимми.
— Я передумал, — сказал он. — Извини.
— Да… ну… и ты меня.
— Я расстроился, вот и всё. Не хочу, чтобы ты уезжал. Но что поделать. Ты не виноват…
— Вот именно, не виноват.
— Знаю.
— Ладно…
— Папа говорит, до Принстона всего час на поезде, — сказал Джимми.
— Ну да.
— Так что я не отдам Шейле твой камень.
— Спасибо. Он ей всё равно ни к чему.
— Я и сам не стану на него залезать, пока ты не вернёшься.
— Ладно. А я тогда не буду пользоваться гипнотическим шаром, пока не вернусь.
— Договорились, — сказал Джимми.
И мы пожали друг другу руки.
Когда я на следующее утро пошёл выгуливать Черри, лифтёр Генри сказал:
— Я буду скучать по тебе и по всей вашей семье.
— Спорим, по Фаджу не будете?
— Отчего же, буду. Хоть он и настоящий чертёнок, — сказал Генри. — Помню, как-то он вошёл и нажал сразу все кнопки. Заблокировал нам лифт на два часа, — Генри рассмеялся. Ну и звук! Будто морской лев лает. Того гляди, ластами захлопает. — И малышки вашей будет не хватать. Теперь не увижу, как она растёт.
— Увидите, — говорю. — Мы всего на год.
— Все вы так говорите, — пробормотал Генри себе под нос.
На улице было серо и сыро. А в Принстоне, интересно, солнце бывает? Во время прогулки Черри всё нюхал, метался, не мог найти подходящее местечко. Я подумал, что в Принстоне он сможет делать свои дела где пожелает. Может, даже выгуливать его не придётся: дверь открыли — и пусть бежит себе во двор. И подбирать за ним не надо.
С тех пор как в Нью-Йорке приняли закон о выгуле собак — я его называю «антикакашечным», — прогулки с Черри стали уже не такими приятными, как раньше. Узнав, что теперь хозяин обязан подбирать за своей собакой, я сказал маме, что больше не буду гулять с Черри. Мама в ответ:
— Очень плохо, Питер. Если не ты, то кто же?
Я надеялся, что мама добровольно выдвинет свою кандидатуру. Надеялся, она скажет: «Я понимаю, как тебе не хочется собирать Черрины какашки…»
Но вместо этого она сказала:
— Слушай, Питер, тебе придётся принять трудное решение. Хочешь оставить Черри — будешь за ним убирать. Иначе мы с папой подыщем для него хорошую ферму где-нибудь за городом…
Я не стал ждать окончания.
— Черри — на ферму? — заорал я. — Шутишь? Он городская собака! Моя собака!
— Что ж, тогда… — мама улыбнулась.
Я понял.
Мама купила специальный совок с мешочком: собираешь туда всё, потом бросаешь в мусорный бак.
Поначалу я весь измучился, пока приспособился. Теперь-то я эксперт. Но это всё равно отвратительно. Почти так же отвратительно, как Тутсины подгузники. Научить бы Черри пользоваться туалетом — вот было бы удобно, особенно зимой: а то сейчас заледенеешь весь, пока он надумает. Знаю, Черри не виноват, у собак свои заморочки. И когда он дрыхнет у тебя в ногах или вылизывает лицо, понимаешь: оно того стоит.
Черри как раз заканчивал, когда откуда ни возьмись выскочила Шейла Тубман.
— Вы, кажется, переезжаете?
Я кивнул, сгребая то, что наделал Черри.
— Хорошо. А то я боялась, это всего лишь слухи. Жду не дождусь, чтоб вы уехали. Не придётся больше терпеть запах этой вонючей собаки.
— Моя собака не воняет! — крикнул я, завязывая какашечный мешок.
— А ты его нюхал, Питер?
— Да, постоянно нюхаю.
— Наверное, ты не замечаешь, оттого что и сам так же воняешь. — И она двинула прочь.
