Два дня я ходила в диспансер одна. И больше не плакала. Даже стыдно было, что не плакала. Ко всему человек привыкает. И то, что вчера казалось причиной для самоубийства, сегодня просто неприятность, от которой можно избавиться за полтинник. Он так и не взял у меня денег. «Адью, девушка!» — сказал, и все.
Гробовая тишина стоит в квартире. Мы похоронили кого-то? Наверное. Она — веру в меня, доверие ко мне. Я… Сижу в «моей» комнате и занимаюсь вредительством. Вырезаю себя из всех совместных школьных фотографий. Слышу, как дверь «черного» хода хлопает. Что это она так поздно мусор выносит? Даже не попросит меня. Через некоторое время она заглядывает и зовет в другую комнату — поговорить. Я нехотя иду. В бабушкиной комнате, конечно, стоит оттоманка, на которой иногда приходит поспать мой брат. Как я понимаю из его проявленных пленок, он спит и на бабушкиной кровати. Не один — с кем-то очень сисястым. Еще он приходит поесть суп, занять денег, спиздить бутылочку и, посмотрев на меня подозрительно, спросить: «Ну, что, маленькая лошадь?» Стена, к которой придвинут большой стол, заклеена клеёнкой. Чтобы обои не пачкать. Можно подумать, что когда мы едим, то дирижируем. Бабкино изобретение — вы, мол, свиньи, не жалеющие добра. До клеёнки она стену оклеивала обоями — почти та же история, что и со стеной вокруг телефона.
Я вхожу в комнату. Почему-то горит только маленькая лампа на секретере — бабушкин подарок мне: «Учись, внученька!» Наверное, у меня вырастают клыки — за столом сидит Александр.
— Вот, Наташа, — Александр…
Он добавляет: «Иванович». Сука!
— …сказал, что твой друг. Я и пригласила твоего друга обсудить твое будущее.
Я в этом дурацком халате… Зачем он пришел? Мать обалдела совсем, не знает, к чьей помощи прибегнуть. Это он вошел через «черный» ход. Неужели он сказал ей? Я бью его по ноге под столом.
— …Я думала, она в окно выбросилась. Я ничего не знаю о ней.
В придачу к кастрюльке я оставила перекинутые за окно простыни и двери заперла. У кого она хочет узнать обо мне?! У этого фарцовщика хуева? Что он знает обо мне? Ну, пожалел меня плачущую, рассказала я ему пару историй из школьной жизни. Я вот даже отчество его знаю. Иванович, еби его мать!
— Я не собираюсь принимать участие в этом маразме. Желаю приятно провести время.
Встаю из-за стола. Я так охуела, что послушно уселась за него.
— Как тебе не стыдно, Наташа?
— Это тебе должно быть стыдно, мамочка. И вам — Александр Иваныч!
— Я хочу знать, что с тобой происходит, кто твои друзья.
— Какие друзья?! Ты собираешься приглашать сюда каждого встречного-поперечного?
— Я уже встречный-поперечный…
Он еще что-то вякает!
— Я очень сожалею, если вы претендовали на другую роль, но все места уже распределены. Вами же самими!
— Наташа, прекрати пререкания, я ничего не пойму!
— Нечего тут понимать. До свидания!
Бамс! — дверь бабушкиной комнаты. Бамс! — дверь «моей», и на задвижку. Обсуждать она собралась!
Я слышу, как он уходит: «До свидания, Маргарита Васильевна», — уже не через «черный» ход. Мать стучит в дверь.
— Ты откроешь мне или нет? Что это за поведение?!
— Я не собираюсь с тобой ничего обсуждать. С ним обсуждай.
— Прекрати!.. Господи, откуда ты такого мужика раскопала? Он же мужик!
А ты хотела, мамочка, чтобы я с детства увлеклась лесбиянством? Может, еще и увлекусь — я люблю Ольгу за сиськи тискать.
— Я не настаивала на его приходе, да будет тебе известно. Он сам проявил желание познакомиться. И это меня чуточку успокаивает — хоть не бандит какой-нибудь, скрывающийся… Но он ведь взрослый мужчина!
Если бы он был маленький, хиленький, то на возгласы мамаши я бы могла ответить, что маленький, но вот с таким вот… Хотя я не помню, какой у него хуй.
— Я уезжаю на дачу завтра. Чтобы не вздумала урок пропустить!
Уезжай, уезжай, мама. Жарься на солнце, мажь лицо черной смородиной. Зачем он приходил? Посмотреть, как живет малолетняя блядь? Ну и увидел. А что я могла при матери ему сказать?
«Как ваша жопка-с после уколов», спросить?
* * *
— Алло, говорит Александр.
— Ну и что вы хотите? Будущее мое обсудить?
— Ну ладно, кончай. На урок идешь?
— О, вы уже в курсе всех моих дел. Я ванну принимать собираюсь. Может, придете помыть меня, раз уж взяли шефство надо мной?
— Не отказался бы. Но лучше после урока. Я с тобой пойду.
— Пожалуйста. Можете подать экипаж в час тридцать к парадному входу.
Помыть бы он меня не отказался. Конечно, выебать он меня хочет. Вот для чего он и вчера приходил, и сейчас звонил. Тогда-то он не смог.
— Здорово! Взять папку?
— В ней ноты, а не «доски».
— А чего ты такая злая?
— А на кой черт ты приперся вчера?!
Идем к площади Мира, бывшей Сенной. Тут действительно сено когда-то продавали и «били девушку кнутом…» А может, и не били.
Он не говорит, зачем приходил. «Так, проведать». Конечно, он не скажет мне, что выебать меня хочет, дабы свое мужское достоинство восстановить. Не передо мной, естественно.
Садимся в трамвай.
— Далеко это?
— А что, уже расхотел?
— Нет, так… У меня не было таких молодых знакомых… еще.
— Ну и как?
— Не помню, пьяный был. Ты тоже — не очень-то соображала.
Да уж чего говорить — два дурака.
— Сколько же тебе лет, Александр Иваныч?
— Кончай. Двадцать семь. Тебе, как я понял, и пятнадцати еще нет.
Манерный парень — руку подает, выйдя из трамвая. И нахальный, правильно Ольга сказала.
— Тебе придется ждать меня в этом скверике сорок минут.
— Подожду.
— Зачем?
— Там посмотрим. Иди играй, школьница.
Вхожу в парадное и медленно поднимаюсь на третий этаж. Какая я сама наглая! Знаю, что он от меня хочет, и иду с ним. Значит, сама хочу. Фу!
Учительница охает и ахает. Экзамены меньше чем через месяц, а я будто и не готовилась. Пальцы не слушаются. Прелюдию Шопена играю на октаву выше, как дома, подражая секс-писку Джейн Биркин. Я нервничаю. Меня ждут там, а вы мне — легато, легато… Так всегда стыдно ей конвертик с деньгами давать. Мать вперед боится заплатить — думает, что я ходить не буду, денежки пропадут.
— Неужели все? А я думал, девушку в рояль засунули, и она там задохнулась.
— Не смешно.
Я стою перед ним, развалившимся на скамейке, бью коленками по папке, солнце ему загораживаю.
