Пятый — тот, что свойствен очень дряхлым старикам или старухам, прими они хоть семь ванн подряд.
Шестой — от пряжи, дважды погруженной в лохань с пурпуровой краской.
XXVIII. Еще ненавистный запах
Он сжимает в ладонях мою голову. И от ладоней его исходит запах Транстибра[62].
XXIX. Другие ненавистные запахи
Вонь серных источников.
И запах притирания, замешенного на сусле сабинского вина.
XXX. Пьяные речи Сп. Поссидия Барки
Спурий напился и стал, заикаясь, припоминать Габбу, которую любил сорок зим назад. Габба уже тридцать лет как мертва. Это случилось еще до моего знакомства с Аконией Фабией Паулиной, в тот год, когда Веттий Агорий Претекстат был префектом Города, а Флавий Афраний Сиагрий — консулом. Мужчина, восхваляющий женщину, которую некогда любил и которая ныне лежит в могиле, становится неприятен до отвращения. Испытываешь ревность к телу, давно истлевшему в земле, к мысли, давно поглощенной небытием. И чувствуешь себя глупой и несправедливой.
XXXI. Мешочки золота и тростниковые перья
Двадцать четыре мешочка золота.
Двести сорок семь квадрантов[63].
Тростник с Тахо, для перьев.
XXXII. Открытие
Мне не нравится заниматься любовью во время первой сиесты.
XXXIII. Беседа о мужском желании
Из ноздрей Тронко, пса Спатале, вечно свисают две тонкие сопельки.
— У мужчин имеется нечто похожее, и от этого у них зудит на кончике, — сказала со смехом Ликорис.
— Мне думается, сами они называют это желанием, — сухо заметила Марцелла.
— Подобное определение более чем любопытно, — мрачно откликнулась Плекуза.
— Явления самого общего порядка редко бывают самыми убедительными, — меланхолично провозгласил Савфей.
— Например, смерть, — медленно сказала Ликорис.
— Например, римская латынь, — с трудом выговорил Спурий.
— Например, пупок, — вставил К. Басс, — по крайней мере, то, что эта впадинка может рассказать о человеке.
— Например, мужчины, включая императора, который теперь в Милане, — отважно заявила Плекуза.
— Например, пара ушей, — ответила Марцелла.
— Из этого списка я исключаю поглощение пищи, — сказала Ликорис.
И я кивнула, соглашаясь со словами Ликорис.
А вот мнение М. Поллиона: «Улитки, когда им нужна жидкость, а небеса скупятся на нее, не отправляются на форум, не заползают во чрево супруг консулов, но стараются прожить влагою собственных тел».
XXXIV. Другие рассуждения по поводу мужского желания
Плекуза красится чрезмерно ярко и густо.
— Лицо, что ты кажешь нам, не спит с тобой ночью, — говорит ей Кай.
— Лицо, что скрывают мужчины, спит у них между ног, — парирует Плекуза.
XXXV. Ближайшие дела
Мул.
Волк.
Пестрые нумидийские куры.
Фазаны из Колхиды.
XXXVI. Ближайшие дела
Мальва от запора.
Салат-латук.
XXXVII. Теологическая дискуссия
— Боги покинули нас со времен Юлиана, — говорит К. Басс.
— Бог покинул нас со времен Августа, — говорит М. Поллион.
— Боги покинули нас со времен Нумы, — говорит Т. Соссибиан.
— Бог покинул нас с самого начала, — говорит П. Савфей.
XXXVIII. Воспоминания о К. Альцимии
Я любила слушать легкие всхрапывания Квинта и тот почти детский вздох, с которым он поворачивался во сне.
XXXIX. Страшные шумы
Ребенком я боялась грохота кузнечного молота, бьющего по раскаленной бронзе на наковальне.
И рева публики в амфитеатре.
И раскатов грома, когда ему не предшествовала молния.
И чавканья отца за едой.
И визга свиней, выставленных на продажу посреди рыночной площади.
XL. Грабеж
Грабители обокрали дом Плекузы, разбив при этом мраморные статуи Скопаса[64].
XLI. Воспоминания о К. Альцимии
Квинт был необыкновенно молчалив. Мне вспоминается ритмичное, почти музыкальное позвякивание железных прутьев, которыми он осторожно ворошил уголья в жаровне — перед тем, как лечь в постель, и после того, как мы любили друг друга. Если он и открывал рот, то лишь затем, чтобы попросить кувшин воды и полотенце — ополоснуть лицо или член, а то еще выпрашивал кусочек лепешки, словно маленький ребенок, до того как прозвонит вечерний колокол.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
(листы 490, о. с. — 495, л. с.)XLII. Дождь над храмом Юпитера
Мелкий дождичек осыпает бронзовую позолоченную чешую кровли храма Юпитера Капитолийского.
XLIII. Римская весна
Весна изгнала нас со склонов Яникульского холма. Сорок повозок и сто десять человек тащатся по дорогам.
XLIV. Другие размышления о римской весне
Весна оживила все краски и придала особую четкость звукам. На вилле вычистили и отмыли южное крыло. Украсили комнаты. Приготовили покои для Публия Савфея, который проведет здесь все лето. Потом рабы, служанки и садовники занялись помещениями в западной части дома, где живу я. Маляры перекрасили стены, слуги развесили новые драпировки. Оконные петли теперь не скрипят. Керамисты искусно обновили мозаику полов. Запах в доме буквально перевернул мне душу, но я так и не смогла определить, с какими воспоминаниями он связан. У меня слегка сжало грудь. Не то же ли самое с мальчиком-рабом в возрасте шести урожаев — вот он стоит, перегнувшись через каменный бортик колодца, и с трудом вытаскивает на цепи полное ведро, пока еще не видя его в холодной узкой темноте. Его слабенькие голые ручки едва удерживают тяжкий груз, эхо от сырых тесаных камней сообщает неестественную звонкость скрипу цепи и выплескам воды, что, взлетев над краем ведра, спустя миг тишины шумно плюхается вниз, в свою подземную обитель; но то скрытое, что вытягивают, выманивают на свет божий, никак не обретет знакомой формы.
