Досмотрев фильм, мы выключили телевизор и сидели рядышком втемноте. Сет гладил меня по голове, пропуская между пальцами пряди волос и времяот времени касаясь щеки. Ничего особенного, но когда это все, что дозволено, тостановится потрясающе эротичным.
Я взглянула на него. Я знала, что хочу в нем найти. Он — этовсе, чего я хочу, и все, чего я иметь не могу. Надежный любящий спутник, о которомя мечтала все эти годы. Я гадала, что он видит во мне. Сейчас выражение еголица казалось любящим. Восхищенным. И немного печальным.
Ну а в тебе не меркнет летний день,
И красоту твою не победить,
Твой образ не накроет смерти тень,
Ты в вечных строках вечно будешь жить.
Пока глядит и дышит человек,
Ты будешь жить всегда — за веком век.[2]
— Восемнадцатый сонет, — прошептала я.
Читал он прекрасно. Черт, я уже забыла, как он это умеет.Сколько парней в этом веке мгновенного обмена сообщениями знают Шекспира? Налице его играла обычная удивленная полуулыбка.
— Мудро и прекрасно. Как может мужчина довольствоватьсясмертной женщиной?
— Легко, — отозвалась я, вдруг ощутив егоопасения. — Ты смог бы.
Он сощурился, и восторженное выражение исчезло с его лица,уступив место раздражению.
— О, только не будем снова об этом.
— Я серьезно…
— И я тоже. Я не хочу быть ни с кем, кроме тебя. Я стораз тебе говорил. Зачем повторять снова и снова?
— Да потому что ты знаешь, что мы не можем…
— Без возражений. Отдай мне должное, я способен держатьсебя под контролем. Вдобавок я с тобой вовсе не ради секса. Ты же знаешь. Я стобой, чтобы быть с тобой.
— Разве этого достаточно? Мне такого не встречалось.
— Да просто… просто… Потому что рядом с тобой ячувствую себя так правильно… как будто только так и должно быть. Впервые вжизни ты заставила меня поверить в высшую силу.
Я закрыла глаза и положила голову ему на грудь. Я слышалабиение его сердца. Он прижал меня к себе, в его объятиях было тепло и надежно,и я чувствовала, что не могу стать к нему ближе. Наверное, я бы прекратиласпорить, но сегодня меня будоражило не только это. В конце концов, на кухоннойстойке валялся мои тисненный золотом сертификат.
— Даже если ты способен себя контролировать… даже еслиты можешь хранить целибат, но ты же знаешь, что я-то не могу.
Это было жестоко, но я не всегда могу удержать рот на замке.Кроме того, мне не хотелось, чтобы между нами остались недомолвки.
— Мне все равно.
Однако я ощутила, как едва заметно отвердела его хватка.
— Сет, ты будешь…
— Мне все равно, Фетида. Это неважно. Ничто не имеетзначения, кроме того, что происходит между мной и тобой.
От ярости в голосе, столь расходящейся с его обычнойбезмятежностью, меня бросило в дрожь, но не она заставила меня уступить, а«Фетида». Фетида, богиня, меняющая облик. Оборотень, которого добивается изавоевывает непоколебимый смертный. Сет выдумал мне это имя, когда узнал, что ясуккуб, когда он впервые намекнул, что мое инфернальное положение его непугает.
Я прижалась к нему.
Не смотри вниз.
Вскоре мы пошли спать, и Обри пристроилась у наших ног.Мучительно было ощущать тело Сета, сплетенное с моим, но отделенноеодеялами, — жестокий намек на непреодолимую стену между нами. Я вздохнулаи постаралась думать о чем-то ином, нежели как он хорош на ощупь или как былобы здорово, соскользни его рука мне под рубашку. Дождавшись самой несексуальноймысли, я ухмыльнулась:
— Хочу блинов.
— Что? Прямо сейчас?
— Нет. На завтрак.
— О-о, — зевнул он. — Тогда тебе лучше встатьпораньше.
— Мне? Я не собираюсь их готовить.
— Да-а? — В его голосе сквозило деланноесочувствие. — Кто же их для тебя приготовит?
— Ты.
Факт хорошо известный — по крайней мере, мне и Сету, —что он готовит лучшие на свете блины. У него они всегда превосходны — пышные ивоздушные. Посредством какой-то непостижимой кухонной магии он умудряется дажеизобразить на блинах улыбающиеся лица, когда печет их для меня. Как-то он испекблин с буквой Д. Я решила, что она означает мое имя, но он потом клялся, чтоимел в виду «дорогая».
— Я?
Губы его касались мочки моего уха; я ощущала кожей теплоедыхание.
— Думаешь, я собираюсь печь тебе блины? Именно так тывидишь будущее?
— У тебя они так хорошо получаются, — заскулила я. —Вдобавок, если ты согласишься, я, пока ты готовишь, буду сидеть на кухоннойстойке в коротком халатике. Может, тогда у нас хоть блины будут сексуальными.
Его короткий смешок закончился новым приступом зевоты.
— Ну, тогда ладно. — Он поцеловал мое ухо. —Возможно, я действительно испеку тебе блинов.
Дыхание его замедлилось, мышцы расслабились. Вскоре онуснул, ничуть не будоражась и не соблазняясь мною в своих руках.
Я снова вздохнула. Он прав: самоконтроля хоть отбавляй. Разон может, так я уж точно смогу. Я закрыла глаза в ожидании забвения. К счастью,долго ждать оно себя не заставило — когда допоздна не ложишься, такое бывает.Видать, это самый верный путь к целомудренному сну.
Спустя несколько часов я проснулась в его объятиях отпроникавших сквозь стену еле слышных звуков дрянной музыки семидесятых. Моясоседка каждый день около полудня чувствует необходимость заняться аэробикойпод «Би Джиз». Дура со справкой.
Стоп. Около полудня?
Я подскочила на постели, впадая во все большую панику помере того, как осознавала ситуацию. Моя кровать. Растянувшийся рядом Сет.Дневной шум уличного движения. Льющийся в окна зимний солнечный свет —много-много солнца.
В ожидании наихудшего я посмотрела на часы. 12.03.
Тихо застонав, я принялась шарить по полу в поискахмобильного телефона, недоумевая, почему до сих пор никто не призвал меня наработу. Поглядев на дисплей, я сообразила, что выключила звонок, когда смотрелафильм.
«Семь новых голосовых сообщений», — доложил телефон.
Можно забыть о блинах. Отшвырнув телефон, я посмотрела наСета, и его очаровательный вид в футболке и боксерских трусах сразу умерил мойпыл.
Я потрясла его, желая только одного: нырнуть вместе с нимпод одеяло.
— Просыпайся. Я должна идти.
