Потом наверх отправился Фриман — получить свою долю удовольствий, а Мэвоул и Бобби Лембек ждали его внизу, потягивая пиво и пытаясь втолковать двум миниатюрным девушкам, которые составляли им компанию, что тем совсем необязательно все время улыбаться. Однако по-корейски они знали всего несколько слов, а девушки вообще не говорили по-английски. Поэтому Бобби Лембек приложил пальцы к углам рта, растянул его в глупой улыбке, а потом отпустил пальцы. Девушки поняли, но гримаса вышла такой комичной, что Мэвоул и Бобби заржали, точно сумасшедшие. Глядя на них, девушки тоже расхохотались, а, отсмеявшись, по-прежнему продолжали улыбаться.
Учитывая, что в военное время пивовары зачастую вынуждены работать в ущерб качеству, корейское пиво оказалось таким же паршивым, как где-нибудь в Миссисипи или Небраске, только здешнее было весьма забористое. Этого у него не отнимешь, как заметил Мэвоул.
— Эдди, почему мы должны все время торчать в этом борделе? — спросил Бобби.
— Да уж, нелегкое это дело.
— Я не говорю, что это тяжело, просто поднадоело. В этой части мира множество птиц, о которых я раньше понятия не имел. А ты ведь знаешь, что птицы — мое хобби.
— Мы отсиживаемся здесь потому, что это единственное место на всем Корейском полуострове, где нам не угрожает опасность встретиться с сержантом Реймондом Шоу.
— Как думаешь, он голубой или просто слишком религиозный?
— Что?
— А может, и то, и другое?
— Сержант Шоу? Наш Реймонд?
— Ага.
— Ты в своем уме? Просто для Реймонда секс — это слишком вульгарно.
— Он в чем-то прав, — ответил Бобби Лембек. — Точно. Секс — это вульгарно. Я, конечно, в этом деле новичок, но именно это мне в сексе и нравится.
Мэвоул смотрел на него, добродушно кивая.
— Смешно, — медленно заговорил он, — но иногда мне кажется, что ты проделал весь этот путь от Нью-Джерси до Кореи только ради того, чтобы познать первые радости секса. И это заставляет меня чувствовать себя так, будто я что-то вроде памятника… ну, памятника этой части твоей жизни. Понимаешь? И Мари-Луиза тоже, конечно. — Он кивнул в сторону маленькой азиаточки, которая сидела рядом с Бобби Лембеком, вцепившись в его запястье, точно ястреб.
— Она-то уж точно, — согласился Бобби. — В смысле, памятник.
— Вот только жаль, что у тебя до сих пор не было толстой или высокой женщины.
— А что, есть разница?
— Ну… И да, и нет. Трудно объяснить. Эти кореянки… Они такие маленькие, хотя и очень милые, и покладистые, и пиво дают бесплатно, а это не часто встретишь. Но они уж очень маленькие и такие… верткие, как юла. И хотя мне неприятно это при них говорить, пусть даже они меня и не понимают, но уж больно они тощие, сплошные кожа да кости.
— Один хрен, — сказал Бобби.
— Это точно.
Капрал Мелвин скатился вниз по лестнице и начал рукой приглаживать волосы. Вид у него был как у заспавшегося пассажира.
— Класс, класс, класс! — слова вылетали из него без единой паузы. — Просто высший класс!
— Ты это мне, что ли, говоришь? — спросил Бобби Лембек. — Побольше некоторых разбираюсь!
— Полюбуйтесь-ка на него, — с гордостью сказал Мэвоул. — Только что из пеленок, а уже ведет себя, как настоящий знаток.
— Так, парни. — Мелвин вдруг вспомнил, что он тут главный. — Через полчаса мы выдвигаемся на север. Пошли.
Бобби Лембек поцеловал Мари-Луизе руку.
— Мансей! — сказал он.
Это было единственное известное ему корейское слово. Бобби вложил в него надежду галантного кавалера на новую встречу, поскольку оно означало: «Да живет наша страна десять тысяч лет».
* * *
Сержант Шоу обладал способностью выдавливать из себя самые натуральные слезы, когда излагал историю своей жизни и доходил до особо волнительных моментов. Капитан Марко всячески поощрял его рассказы, поскольку они помогали скоротать долгие часы в карауле. В такие минуты пылающее яростью лицо сержанта сияло, словно вырванное из груди и брошенное на залитые лунным светом камни сердце. Да, капитан любил его слушать, потому что в каком-то смысле это было все равно что слушать стенания Ореста, возмущающегося Клитемнестрой.[7]
Капитан Марко трепетно относился к поэзии, литературе, просто познавательной информации в любом виде, как имеющей, так и не имеющей отношения к войне. Он любил читать. По его мнению, во многих армейских гарнизонах в свободное время делать было совершенно нечего, кроме как пить, играть в бридж и читать. Марко любил пиво, но не признавал крепких спиртных напитков. Он плохо соображал в карточных играх и почему-то почти всегда проигрывал старшим по званию. С сослуживцами ему уже давно было не о чем говорить, кроме как о войне, поэтому он повсюду таскал за собой ящики с книгами на самые разные темы; не единожды они проделывали с ним путь из Сан-Франциско к очередному месту назначения.
Капитана Марко интересовало буквально все: проблемы рыбаков в Бильбао и история пиратства, картины Ороско[8]и современный французский театр, роль юридических факторов в управлении мафией и произведения Йитса,[9]беспорядочная структура Библии и романы Джойса Кэри.[10]Его занимали высокомерие врачей, психология тореадоров, вкусы и пристрастия арабов, происхождение пассатов и вообще практически все, изложенное в книгах, которые наобум отбирали для капитана в книжном магазине на Маркет-стрит и пересылали ему, где бы он ни находился.
Рассказы сержанта о его прошлом своей формой и неподдающейся логике драматичностью напоминали капитану произведения античных авторов. Примерно такое же впечатление, наверно, произвел бы на него шахматный поединок между Ричардом Бёрбеджем[11]и популярным современным актером. Казалось, все вращается вокруг матери Реймонда, женщины с амбициями знаменитого Дедала, жертвой непомерного честолюбия которого стал, как известно, его собственный сын Икар. Сержанту Реймонду Шоу было двадцать два года. Он не знал покоя ни во сне, ни наяву. Пока он спал, возмущение лениво булькало в закопченном железном котле его памяти, а когда просыпался, оно извергалось потоком обжигающей лавы.
