Это свершилось. Не стереть того, что свершилось.
И изменить ничего нельзя.
Чарлз Диккенс. Дэвид Копперфилд[1]
Да, опухоль с моею гнойной кровью.
Уильям Шекспир. Король Лир. [2]
1
Кошка мягко и вкрадчиво потерлась о лицо. Элдеру, все еще на три четверти погруженному в сон, пришлось вытащить руку, чтобы оттолкнуть ее, но через несколько секунд кошка снова была рядом, тыкалась носом, и ее мурлыканье громко отдавалось в голове. Острые коготки вцепились в тонкую кожу плеча, прошлись сзади по шее. Подушка под головой была влажной от пота. Он с трудом повернулся и поднял кошку над постелью, ощутив, какая у той свалявшаяся и влажная шерсть и насколько дряблой и отвислой стала шкурка, как свободно она болтается на тощих ребрах. Яркие щелки ее глаз отсвечивали желтым в почти темной комнате.
Как только Элдер с трудом приподнялся и сел, кошка извернулась у него в руке и здорово укусила за основание большого пальца. Он с проклятием уронил кошку на постель, и та, шипя, спрыгнула на пол. Элдер пососал укушенное место – вкус крови был кислым и вполне узнаваемым.
Тут же появились и другие кошки – по две, по три они выбрались из теней, скрывавших углы комнаты. Элдер слышал их едва различимое дыхание – зловещие, хриплые, низкие звуки. Отбросив простыню, он начал одеваться, и кошки немедленно собрались рядом, терлись о его щиколотки, бегали кругами возле босых ног.
Когда он открыл дверь и, придерживая ее, попытался уговорить их выйти, они проскользнули у него между ног и волнообразно колышущейся мягкой массой хлынули к лестнице.
Из комнаты этажом выше за ним не мигая следили чьи-то глаза, а когда он сделал шаг вперед, то ощутил под ступней что-то мягкое и податливое. Новорожденные котята – голые, слепые, пищащие, они тесным комком шевелились на голых досках пола. Его чуть не стошнило. А откуда-то сверху на него, выставив когти, стремительно бросилась взрослая кошка. Кровь ручьем потекла из предплечья, на щеке остались глубокие кровавые царапины. Дверь, через которую он сюда пришел, оставалась закрытой.
Весь дрожа, Элдер двинулся вперед, к следующему лестничному маршу. На самом его верху одна ступенька под его весом просела, и ему пришлось схватиться за стену, чтобы сойти с нее.
Через прорехи в крыше на пол падали слабые отсветы.
Ничто вокруг не шевелилось.
На противоположной стороне комнаты стояла узкая кровать. Не пустая. Вовсе не пустая. Под одеялом, серым и выношенным, кто-то лежал, свернувшись калачиком. Ладони и ступни у него словно закоченели. Он весь как-то судорожно сжался. Он знал, вернее, думал, что знает, кто там лежит, невидимый. Кошки, сейчас почти притихшие, последовали за ним в эту комнату и теперь скопились у его ног, замерев в молчаливом ожидании. Пространство между кроватью и местом, где он стоял, было довольно широким, шаг или даже больше; одеяло на ощупь оказалось грубым и холодным. Когда Элдер его отдернул, оно расползлось у него в руке.
Ноги девушки были подтянуты к груди и плотно прижаты к телу, груди маленькие и хилые, сквозь тощие ягодицы торчали кости, натягивая испещренную пятнами кожу. От нее исходила чудовищная вонь, тут же забившая ему нос и рот. Одна сторона ее лица, лица девушки или женщины лет шестнадцати, от силы семнадцати от роду, практически отсутствовала. Вокруг глазницы виднелись следы укусов, маленькие и глубокие.
Когда Элдер наклонился над ней, одна ее рука вдруг протянулась к нему, ладонь раскрылась, словно ожидая нащупать его собственную. Чтобы схватить и уже не отпускать.
2
Со своего места на верху грубо сложенной каменной стены Элдер наблюдал, как автобус движется по дороге, описывая крутой поворот, выше которого среди вырубки виднелась вересковая пустошь, а ниже лежали плодородные земли долины. Небо сегодня было чуть голубоватым, причем наиболее бледным оно казалось там, где, как бы закругляясь, встречалось с морем; горизонт выглядел какой-то бессмысленной игрой света, а на него был пришпилен силуэт большого корабля, кажется, танкера. Прямо как на иллюстрации из детской книжки. Элдер знал, что скоро появятся лодки ловцов лобстеров, две или три – выйдут в море проверять сети, установленные вблизи берегового утеса, вне видимости с того места, где он стоял.
Он наблюдал, как автобус остановился, как из него вылезла Кэтрин и подождала минутку, пока автобус не уедет, – одинокая фигурка на краю дороги, с такого расстояния едва узнаваемая невооруженным глазом. Но он все равно знал, что это она: знакомый поворот головы, знакомая поза.
Кэтрин быстрым движением забросила на плечо свой рюкзак, поправила его, пристраивая поудобнее, и пошла через дорогу по направлению к переулку, который в конечном итоге приведет ее к коттеджу, где обитал Элдер.
Спрыгнув со стены, он поспешно пошел через поле.
Коттеджей было три, они стояли в ряд; их построили для семей батраков, которые в давние времена трудились здесь на земле. Позади них стоял одинокий дом и располагалась студия местной художницы, вполне приятной женщины, которая по большей части держалась сама по себе, просто кивая Элдеру, когда они встречались на дорожке, что вела вниз, к морю, и редко сама с ним заговаривая.
– Вы не писатель? – поинтересовалась владелица коттеджа, когда Элдер платил задаток за первый месяц аренды.
– Нет. А почему вы так решили?
Она улыбнулась:
– Ну, мы иногда пускаем их у нас пожить, в надежде подзаработать… Дэвид Лоуренс[3]– знаете, наверное? – жил тут со своей женой Фридой в одном из коттеджей. Кэтрин Мэнсфилд[4]тоже здесь жила, правда, недолго.
– Правда? – удивился Элдер. – Да-да, действительно…
Ну, про Лоуренса-то он по крайней мере слышал.
Это было больше двух лет назад, ранней весной, почки еще не проклюнулись. Когда-то Элдер был офицером полиции Ноттингемшира,[5]инспектором уголовного розыска с тридцатилетним стажем, состоял в браке, который длился более половины этого срока, имел дочь четырнадцати лет, и вдруг, совершенно внезапно – или это ему так казалось? – сдался, вышел в отставку и бросил всех и вся.
