отталкивая: «Иди!»
Егорка подошёл к двери, и та тотчас же распахнулась, как будто только его и ждала. Когда брат скрылся за ней, Яшка вздохнул, кивнул сам себе, и пошёл обратно – в Красную горку.
9
Егорку искали весь день и всю ночь – по лесу, с фонарями. Чего только Яшка за эти бесконечные часы не наслушался, каких только тычков – помимо попрёков – не перепало! То, что бестолочь он никчёмная – это самое меньшее, что довелось услышать. Конечно, чего-то похожего и ожидал, но не в такой же степени!
Впрочем, как стемнело, волнения старших и ему передались. А что, если что-то пошло не так – или вовсе Лиза обманула? Он гнал эти мысли прочь, но на душе стало сумеречно и тревожно, хоть вой.
А на утро, когда рассвело, Егорку нашли в сарае, где и сам Яшка до того ни раз просыпался. Отец глазам не верил: он тот сарай обшарил за день сверху донизу. Но Егорка, потирая припухшие ото сна веки, сказал, что забрёл сюда днём и заснул.
Яшка тут же из опалы вышел, все на маленького переключились: то ругали, то жалели да радовались.
Весь день Яшка поблизости отирался, всё ждал со страхом – выдержит ли малыш? Не разговорится ли? Не расскажет ли правду, не признается ли, что это Яшка в лес его завёл и в деревню идти заставил? Но брат молчал. Он казался сонным, вялым – каким-то заторможенным. Не ел толком, не играл. Только пил жадно.
Лишь вечером Яшке выпала желанная возможность к брату подобраться без посторонних – наконец-то толпа новоявленных нянек того одного оставила – да вопрос задать, который жёг и глодал:
– Ну как? Что было-то?
Тот взглянул спокойно и равнодушно.
– Ты про что?
– Как – про что? Сам знаешь. Про то самое. Про что говорить не велено.
– А про что не велено?
– Ты лучше меня не зли.
Егор пожал плечами.
– Где ты был?
Хотя этот вопрос ему сегодня уже задали все участливые соседи, брат не показал раздражения.
– Спал.
Это ладно: сам Яшка тоже долго не мог определиться – сон деревня или не сон. Понятно, что маленький брат решил думать так про то, чего не мог объяснить.
– А что тебе снилось?
Брат подумал, помотал головой.
– Не. Ничего, – протянул безучастно.
– А что ты видел прежде, чем уснул?
– Двор наш видел. Козу. Нюрку – она по грибы собиралась. А с собой не взяла.
Сестра с рассветом по грибы выходила. Значит, это совсем раннее утро было – Яшка ещё спал.
– А потом?
– А потом я уснул в сарае.
– Ты помнишь, как туда шёл?
Егорка снова помотал головой.
– Но я там проснулся.
Неужели он правда ничего не помнил? Хорошо, если так: можно было бы за себя не бояться.
Яшке нестерпимо хотелось расспросить обо всём Лизу – и, в первую очередь, о том, как этот визит брата в деревню скажется на его собственном будущем: сам он упорно никакой связи не видел. Но увы – та строго-настрого велела не появляться ровно девять дней с того, как он приведёт Егорку.
Приходилось ждать. Яшка чуть с тоски не выл: до того ему эти дни казались долгими.
А Егорка, между тем, изменился – и, как видно, всё ещё продолжал меняться. Он совсем другим стал: чужим и каким-то холодным. Прежде он какой был? Добрый, дружелюбный. Привязчивый. Хотя уж почти десять пацану, а любил, когда его мать или сёстры тискали тайком – щипали, гладили, когда и в щёки целовали. Дурить любил. С пацанами деревенскими носиться. В общем, обычный мальчишка, ничего в нем такого не было, чтобы думать особо. И хлопот никаких.
А теперь он всё время дома сидел. Молчал, смотрел в стену и воду пил. На вопросы – а они всё чаще звучали: не только Яшка, но и все домашние время спустя эти перемены заметили – отвечал односложно и неохотно.
От всего, что предлагали, отказывался.
Но перемены-то продолжались.
Пару дней спустя мать яблоко красивое при Яшке сорвала, протёрла рукавом – и в дом.
Он тоже как раз туда возвращался, так что всё дальше своими глазами видел.
Мать яблоко Егорке, всё так же сонно сидевшему на стуле, как куль, протянула:
– Хочешь яблочко?
И тот на сей раз своим «нет» не отделался. Он и вообще рта не раскрыл. Схватил то яблочко – да как с силой шмякнет об стену. Мать обомлела: раньше он ни разу такого не вытворял. Даже младенцем – кашу, и ту не размазывал.
Но ладно: это ведь всё равно только начало было.
Ночью того же дня Егорка в курятник забрался и передушил двух несушек. Когда утром его нашли, он спал, зажав в руках окровавленную тушку. Лицо, руки, рубаха – всё в куриной крови, а на рот и щёки перья налипли.
Тут, понятное дело, и отец, и мать уже не на шутку перепугались. Решили, что помешался Егорка, и всё причину искали. Мать с сёстрами перебирали, что могло его так напугать, чтобы он разумом двинулся. К счастью, Яшка подозрений избегал: все знали, как Егорка всегда за ним увивался, и помыслить не могли, чтобы вдруг старший брат что-то с ним сотворил.
– Что гадать-то? В больницу надо вести, – отец сухо положил конец домыслам.
Вести-то надо – а до тех пор что с ним делать? Днём-то, допустим, он теперь был под присмотром, хотя и активности никакой не проявлял – а ночью что?
– Постели в сарае, – предложил отец.
Мать обычно с ним не спорила, но тут прямо разбушевалась:
– Сам и ночуй в сарае! Он что, зверь тебе какой?
Долго они друг на друга кричали – уже и не из-за Егорки. Яшка – до него дела, к счастью, не было – слышал те крики даже с улицы, куря поодаль от дома.
А ночью Егорка в хлев забрался и козлёнка там задушил. Маленькую белую козочку, с которой совсем недавно так любил возиться.
Мать расплакалась – так же громко и открыто, как совсем недавно Любка.
Но девять дней наконец истекли – Яшка бегом бросился в лес.
Лиза на завалинке сидела. На плечах – шаль красивая, цветастая, красно-синяя. И сама краше прежнего Яшке, сильно по ней скучавшему, показалась. Глаза голубые, чистые, яркие, как то небо без туч – отчего-то оно всегда над деревней такое яркое, даже когда в Красной горке хмурилось. Губки пухлые, розовые, щёки румяные.
У ног собака её сидела, а поодаль козочка маленькая белая паслась.
И до того она была Яшке знакома, что аж сердце будто остановилось. Если бы сам своими глазами не видел утром, что от их собственной козы осталось, поклялся бы, что это она и есть.
Лиза встала, улыбнулась. Яшка сжал её в объятиях, забыв и о страхах, и о вопросах, и о брате,
