который теперь пугал даже отца.
– Я тоже скучала, – сказала Лиза. – Пойдём домой.
На столе, на кружевной скатерти, стоял огромный сундук.
– Это тебе.
– Что там? – удивился Яшка.
– Клад. Золото, серебро, камни. Деньги старые – они не в ходу, цены давно не имеют, но для верности пригодятся.
– Вот как… Но что я с ними делать стану? Продать так просто не смогу, даже если по одному начну в город таскать. Схватят – и всё, конец, – разочарованно протянул Яшка.
Лиза сморщилась.
– Не для того он. Ты его заберёшь и государству сдашь. Скажешь, в лесу нашёл. Что-то из-под земли выглядывало, ты взял да и выкопал. Открыл – замок-то ржавый, скажешь, поддел лопатой, он и слетел – а там – огромное богатство.
Яшка смотрел недоумённо.
– С этого судьба твоя начнёт резко меняться. Тебе только и делать надо будет, что смотреть и ждать. Всё само собой случится. Только смотри: до тех пор, пока клад в город не отвезёшь и не сдашь, никому его не показывай и ни слова о нём не говори. Иначе не выйдет ничего.
– Думаешь, растащат? – Яшка потёр подбородок.
Вообще он считал соседей честными людьми, но, если так поглядеть: брать-то нечего. Легко в чужой кошелёк не забираться, когда он пуст. А когда полон?
Лиза хмыкнула.
– Ну, можно сказать и так.
10
Яшку задним числом в комсомол приняли. Как раз успели: из города приехал усатый журналист с серым испитым лицом и написал о сознательном молодом комсомольце передовицу.
– Что ж ты хоть словом нам не обмолвился? Знаешь, как это выглядит? – упрекала мать. – Будто даже родным не доверяешь. А раз не доверяешь – значит, и причины есть на то.
– Ты теперь герой, а мы все – неблагонадёжный элемент, – вторил отец.
После сдачи клада этого, а ещё больше после передовицы – отношение к Яшке в деревне заметно переменилось. Раньше соседи всерьёз не воспринимали. Смеялись над ним, оболтусом называли. То и дело с Колей сравнивали – понятно, не в пользу Яшки. Дескать, есть у тебя, Степан, три сына: старший – здоровский детина, младший – ничего себе такой растёт, трудолюбивый, отзывчивый, ну а средний – ни так, ни сяк. Но всё это раньше было. Стало совсем иначе. Казалось бы, простая передовица – а теперь с Яшкой здоровались все, первыми, вежливенько. Кое-кто из тех, кто постарше, расплывался в улыбке и даже кепку снимал при встрече.
Руку тоже пожимали, отчего Яшке очень гордо становилось и приятно.
Спрашивали, как дела, помощь предлагали, если нужна.
Но это с виду больше, даже Яшка часто чувствовал показушность, хотя и таял в лучах такого доброго приятельства.
Родители же в разговорах прямо заявляли: соседи, якобы, только в глаза милы. А за спиной – ненавидят.
– Теперь только и жди – донесут, – всё тревожилась мать.
– А на что доносить-то, Шура? У нас всё, как на ладони. Да и не те сейчас времена, – утешал отец.
Донесли. Кляузу написали: якобы предлагал отец в городе тайком продать излишек колхозного зерна.
Потащили разбирать. Доказать ничего не доказали – нечего было доказывать. Но и с должности сняли, и из партии исключили, да и брата Колю заодно, для надёжности.
Из-за всего этого свадьбу в августе не сыграли. Невеста Коли – тихая, робкая, скромная Дашка – посчитала, что и так уже знакомством с ним чересчур замаралась. Вот и пожалуйста: ничего не значило, что и из армии его дождалась, и что они уже лет восемь, со средней школы, встречались. Не нужен ей беспартийный, отец которого на зерно колхозное уж как минимум хотя бы в мыслях позарился.
Но Яшки всё это не касалось, наоборот, он словно особняком стал: сдав Лизин клад, он как будто всему миру заявил, что он не такой, как вся его семья.
А семье, и в самом деле, теперь было отчего стыдиться: для этого одного Егорки с лихвой бы хватало. Из-за проблем отца матери не до того стало, чтобы его по больницам возить. Она ходила, сама не своя, бледная, как призрак, и работу в колхозе бросила, и хозяйство, и детей. А Егорка всё дичал. По ночам уже не на своих – на соседских животных охотился. Теперь его ненормальность не скрыть – оставалось только бояться, как бы соседи, не разобравшись спросонья – а то и разобравшись, с них станется – не зашибли бы насмерть.
А близко к тому уже подошло: застал его Карпыч в своём хлеву. Принялся гнать хворостиной – а Егорка ему в руку как вцепится. Да не руками же: зубами. Но Карпыч старый да слепой: Егорка руки в ноги, так он и не погнался. А был бы кто поздоровее, покрепче да позлее – не дожил бы брат до утра.
Сестра Катька не поленилась добраться до знахарки из Зуевки. Та тоже слыла за безумную, да и в целом – какое доверие к такой бабке, которая ладно бы ещё травами, а так ведь и заговорами лечила?
«Антинаучный бред» – сказал бы отец, да только в городе он был, на комиссии отчитывался – оправдывался.
Пришла бабка – не стала себя упрашивать. Собралась сразу, да вместе с сестрой Катькой в обратный путь и двинулись. Пришла, посмотрела на Егорку – тот, по своему обычаю, днём сонно сидел на табуретке, глазами вцепившись в стену. Цокнула языком.
– Нет, девонька, в нём больше души.
– Что это значит? Что вы такое говорите? – перепугалась Катька.
– А то и говорю, как есть. Ничем я ему не помогу, да и никто теперь не поможет. Надо было крестить брата-то…
– Крестить?..
Бабка рукой махнула. Посмотрела ещё немного на безучастного Егорку.
– А нет души – считай, он и не человек.
Ушла бабка, и денег не взяла, и зерна, и ткани.
А ночью Егорка к деду родному забрался. Тот кроликов держал, как прохладнее стало – по клеткам рассадил и в сени занес, там и зимовать их оставить планировал.
Оттуда и шорохи услышал, и писк жалобный, смертный.
Там внука и застал – пьющим кровь кролика.
Дед за ружьём в дом вернулся тихо – и обратно скорей. Промазал он мимо Егорки. А как в себя угодил – не признавался.
Так что в больницу городскую всё же поехали. И не одного Егорку повезли, связав от греха, как зверя, лишь бы кого в дороге не покусал, а сразу троих: и его, и деда, и отца. Как тот услышал, что случилось, схватился за сердце и рухнул на пол. Жуткий звук – как будто шкаф. Ни с того ни с сего, плашмя.
Из-за такого случая взяли колхозную машину. Даже разрешения не спросили.
– А всё ты с твоим кладом отца до такого довёл! Скорей бы тебя в армию забрали, – в сердцах бросила мать Яшке на пороге.
Но в армию не
