дуб, припоминает старину, — добавляет дед.
Ромасу вспомнился дуб за гумном — Алпукас вчера показывал. Толстенный, в несколько обхватов.
— Древний это дуб, многое видел на своем веку, — задумчиво произносит старик.
— Расскажите, дедусь, какую-нибудь сказку. Страшную… — уговаривает Алпукас.
— Поздно уже, спать пора.
— Еще не хочется спать, — просит Ромас.
Легенда о Стумбринской пуще
Велика, ох велика, сказывают люди, была когда-то Стумбринская пуща! Большая-пребольшая, широкая-преширокая. Никто не ведал ни конца ни края ее. Разве только проворный сокол, разве только ширококрылый орел, взвившись ясным днем высоко в небо, видели, что вдали, за голубыми озерами, за крутыми холмами, раскинулись зеленые равнины.
Густа была пуща — ни пешему не пройти, ни конному не проехать! Направо ступишь — дремлют, раскинув узловатые ветви, дубы-великаны, шумят, колышутся, тянутся к солнцу красавицы сосны; налево пойдешь — трясина зыбится, кишмя кишат змеи-оборотни.
Какие только звери-зверюшки в той пуще не бегают, какие птички-пичужки гнезда не вьют! В буераках волчьи логова таятся, на прогалинах резвятся косули, лось продирается через бурелом.
А порою загудит пуща и дрогнут верхушки лесных великанов — ревом несется стадо тупорогих зубров, подминая и круша все на своем пути.
Средь зыби зыбучей, в самом сердце чащи, там, где вершины сосен, сплетаясь, закрывают небо, где чужая нога не ступит, чужой глаз не глянет, солнечный луч не пробьется, в дупле старого дуба жил Лесовик — хозяин пущи. Был он зол, жесток и могуч. Днем отсиживался в дупле, но только закатится солнце, только тьма окутает деревья, Лесовик пускался в обход своих владений. Умел обернуться ястребом, ужом, волком, медведем. Беда тому, кто повстречается с ним! Сколько смельчаков сложили буйную голову в ночном лесу, сколько храбрецов заманил Лесовик в гиблую трясину! Земля стонала, когда он волком рыскал, деревья с трепетом склоняли свои макушки, когда он коршуном ширял.
Боялись люди в лес ходить, а звери, как заслышат Лесовика, шарахались врассыпную, забивались в дремучие дебри; почуяв грозное дыхание оборотня, немели, прятали головы под крыло голосистые птицы.
Всю ночь куролесил Лесовик, распугивая зверей и птиц, а когда меркли звезды, спешил домой, в дупло старого дуба, потому что с рассветом его чары теряли силу.
Как-то ночью, облетая пущу, наткнулся Лесовик на поваленные бревна и огромные выкорчеванные пни.
Спросил Лесовик у ветра, кто это сделал. И ответил ветер:
— Люди. Хотят поселиться здесь.
Спросил зверей, и ответили звери:
— Люди. Хотят строиться здесь.
Спросил птиц, и ответили птицы:
— Люди. Они распашут здесь поля и засеют хлебом.
Разъярился Лесовик, разгневался, обернулся силачом-медведем и давай могучими лапами деревья в щепы ломать да расшвыривать по всей пуще. Ночь напролет бушевал Лесовик, даже утреннюю зорьку не заметил. А когда блеснул первый солнечный луч, понял оборотень, что замешкался. Метнулся в страхе, рванулся было к своему дуплу, но ни с места! Обмер да так и застыл.
Наутро явились люди, увидели измочаленные, раскиданные бревна, а среди них — громадного медведя; кинулись на зверя с топорами.
Взревел Лесовик. От этого рева деревья к земле прижались, звери-птицы замертво попадали. Рухнул медведь с раскроенным черепом, и выпорхнула из пасти оборотня черная птица, взмахнула черными крыльями, будто жарким ветром дохнула, и пропала.
Смекнули тут люди, что не простого зверя уложили, а самого Лесовика, и обрадовались: не встанет он больше на пути человека, не заманит в гиблую трясину.
…Много, ой много лет минуло с той поры! Поредела пуща, повывелось зверья, птицы, прибавилось людей, больше стало пашен, лугов. Но и теперь бывает: уляжется ночью ветер, зажгутся в небе тихие звезды, а пуща вдруг встрепенется, зашумят вековые дубы, зашепчутся молоденькие сосны. Умолкнут звери, птицы и прислушиваются к этому шелесту, вспоминая, когда была бескрайней Стумбринская пуща — большой-пребольшой, широкой-преширокой, никто ни конца ни края ее не знал. Разве только проворный сокол да ширококрылый орел, взвившись ясным днем высоко в небо, видели ее край вдали, за голубыми озерами, за тонущими в дымке холмами.
Снова заиграли, застрекотали кузнечики, зашуршали жучки.
— А теперь спать! — объявил дедушка. — Скоро светать начнет. Летняя ночь — на один зубок, глаз сомкнуть не успеешь…
Алпукас поворачивается на бок, кладет под голову ладонь.
— Убили медведя, — шепчет он и начинает ровно, спокойно дышать.
Старик тоже не шевелится, видно, засыпает. Только Ромас лежит на спине, уставясь в темноту. «Кто его знает, было или не было то, о чем рассказывал дедусь? — думает мальчик. — Может, и было… А то с чего бы это дубу шелестеть без ветра?»
Клочок неба темнеет, сливается с кровлей, звезды в поднебесье убыстряют свой ход. Кажется, они вот-вот посыплются через дырявую крышу. Потом все опять бледнеет, сереет и вдруг начинает кружиться огненным колесом. «Нет, не было… Сказка это», — бормочет Ромас. Из мглы выплывает черная птица, ныряет меж звезд. Порыв ветра пробегает по крыше… А может, это снова дуб шумит…
Хорошо спится на сене летней ночью!
Выстрелы в старом лесу
Мальчики собирались перенести диких пчел домой вечером следующего дня, но выбрались за ними только в воскресенье. В первый день стерегли дом, на другой — увидели ребят, идущих на рыбалку, и тоже соблазнились. Удочки были исправны; накопали по горстке червей и всей ватагой с гомоном направились к озеру. Ромас ничего не поймал, хотя поплавок нырял часто. Алпукас выудил двух полосатых окуньков и трех красноглазых плотичек. Повезло лишь Вацюкасу Гайли́су: у него взял окунь с добрый валёк. Мальчик с трудом вытащил его и заспешил домой — похвастаться добычей. Все шумно проводили Вацюкаса.
Марцеле отказалась жарить улов Алпукаса, пришлось скормить рыбу коту и журавлю. Те, конечно, остались довольны.
В субботу мальчики просто-напросто забыли про пчел. Забыли, а вспомнили — так и ахнули. Перед сном они дали друг другу слово принести пчел обязательно завтра. Наутро, едва проснувшись, Ромас растолкал Алпукаса:
— Не забыл?
Тот вскочил как ужаленный и еще спросонок, не успев открыть глаза, выпалил:
— Не забыл!
Он сел, облепленный былинками сена, сладко потянулся, зевнул и спросил:
— А чего я не забыл?.. Погоди…
— Значит, забыл, — засмеялся Ромас.
— Да нет, не забыл, только вот не могу вспомнить — что. — Медленно, нехотя Алпукас протер глаза. — А-а… Пчелы! — и тут же, спохватившись, оглянулся.
На их счастье, дедушки уже не было рядом. Алпукас предупредил Ромаса:
— Ты поосторожней, смотри, не проболтайся насчет пчел при дедусе.
— А что такое?
— Рассердится, что забыли коробок на лугу, и конец всем поездкам.
Ромаса осенило: у них, стало быть, появилась тайна! Страшная тайна!.. Ее стараются выведать у
