куда он уехал работать на три года: «…надо наступить железной пятой на вымя собственной романтической сопливости и оборачиваться к реалиям жизни.»
На это я могу ответить лишь, что я пропитан русской безалаберностью, хоть и с еврейской примесью. Вот продолжаю заниматься недвижимостью и в полном соответствии с этим термином никуда не движусь. Пытаюсь писать чего-нибудь, но бросаю, едва написав две-три странички. Затевал всяческие бизнес-проекты, но где-то на полпути терял интерес, так как не видел в них ничего, кроме денег. Мчался на свидания с девушками и женщинами, но через час общения мучался от скуки и хотел поскорей удрать куда-нибудь подальше. Вообще, уйти, убежать от каких-то новых связей, от обязанностей несущих несвободу, было основным лейтмотивом. Бросить на полдороге, не видеть смысла, конечной цели, не осознать свою миссию — как это типично, знакомо.
Через 3 месяца после
Недавно понял, где лучше было бы жить. Я оказался в хорошем отеле рядом с нашей английской деревней, где смотрел на проезжий люд, снующий в вестибюле. Вспомнил свои командировки в разные города России и Европы. Вот идеальное существование — все время в разъездах, разные города, разные гостиницы. Нигде не задерживаться, ни на чем не концентрироваться, не вникать в культурные и политические разногласия, не ассимилироваться. Так висишь все время где-то в воздухе, в межкультурном пространстве, и главное, нет нужды все время тереться бок о бок и конкурировать с коренным населением. Я заметил, что по истечении некоторого времени при совместном проживании с каким-либо доминирующим национальным контингентом, будь то русские, англичане или евреи, я начинаю ощущать дурной запах, исходящий от данного этноса. Они тоже в свою очередь что-то чувствуют и соответственно настороженно ко мне относятся.
Гостиница — какое прекрасное место для существования одновременно во всех временах. Если бы еще запах «желтого бульона» из того домика, куда приходили гости, да тополя во дворике… О большем нельзя и мечтать.
За 30 лет до 50-летия
Самолет, доставивший меня из Хабаровска в Москву после двух лет армейской службы, влетел в серый, с желтоватым оттенком, туман над столицей, и я навсегда повис в этом тумане. Начиналась очередная страница скучного романа, который не хочется читать, но читать больше нечего, и ты как бы по инерции продолжаешь перелистывать страницы. К тому времени я уже прочно обосновался в новостройке, совершенно непохожей на привычное человеческое жилье. Дом, в котором прошло детство и отрочество, сломали, семья распалась, все друзья разлетелись по разным углам города и страны. Уже тогда, в тот день, когда таксист высадил меня километра за три от нового дома, потому что весь район был перерыт и он не знал, куда ехать, и когда я задумчиво тащил тяжелый "дембельский" чемодан, пытаясь вдыхать в себя воздух родного города, уже тогда я предчувствовал, что приехал не в то место. Хотя был только конец октября, в Москве уже гулял легкий морозец. Солнце висело в дымке, в том же желтоватом тумане, в который меня втащил самолет. Как ни старался я подогревать в себе радостное возбуждение от возвращения домой, которое я проигрывал много раз, ничего не получалось. Я ничего не чувствовал, кроме постоянно сползавшей набок шапки и усталости от тяжеленной ноши, чемодана полного глупых и ненужных вещей — пластмассовых самолетов, каких-то альбомов с фотографиями сопок и вулканов, килограмма семги, купленной в Хабаровске, двух бутылок шампанского и нескольких морских камней из Авачинской бухты. Встреча с родными прошла неестественно, не так, как я себе представлял. Меня, конечно, ждали и, конечно, были рады, но после первых объятий выяснилось, что ни мне ни им говорить не о чем. Я слишком сильно ожидал каких-то перемен; там, в казарме, мне казалось, что весь мир куда-то несется в это время, что я должен вернуться в обновленную цивилизацию. Но изменений никаких не было, то есть, даже если и были, то в обратную сторону, мне невидимую. Я не мог понять, где я был так долго и зачем, если все вокруг все равно стоит на месте.
За пять лет до юбилея
Мы долго ехали с сыном из жаркой Калифорнии, где все сложилось не совсем удачно. Во-первых, нас выгнал из своего дома мой старый приятель, богатый домовладелец-грек, с которым я был до этого знаком лет двадцать. А во-вторых, сын так обгорел на сильном солнце на пляже в Санта-Монике, что едва мог передвигаться. Его нежная непривычная кожа свисала со спины красными клочками. Я тоже не очень-то хорошо переносил жару, поэтому мы оба вздохнули свободнее, когда пересекли границу штата Орегон и въехали в прохладу гор и густых хвойных зарослей в районе Кратерного озера. Так мы ехали целый день и когда уже совсем стемнело, наткнулись на уютный мотель прямо под горой с одной стороны и с журчащей горной речкой с другой. Здание мотеля было деревянное, довольно обшарпанное, рядом стояло несколько машин, и мы даже не надеялись найти там свободную комнату. Однако хозяйка мотеля, пожилая дама, пригласила нас войти, когда мы постучали в ее комнату, и сказала, что даст нам ключ. Старушка с трудом передвигалась и даже попросила меня поставить ей чайник, который она держала трясущимися руками. При этом она сказала, что уже не может управлять этим мотелем, хозяйкой которого она была последние сорок лет. Я не знал, чем ей помочь, хотя ее было очень жаль — остаться совсем беспомощной в такой глуши. В комнате, которую нам предоставили, была настоящая деревенская деревянная мебель и старомодный черно-белый телевизор, висевший на кронштейне где-то под потолком. Как только мы начали распаковывать свои вещи, телевизор вдруг включился и начал показывать какую-то эротическую программу. Когда я попытался переключить, выяснилось, что там было всего 2 или 3 программы. У нас сложилось впечатление, что старушка сама управляла дистанционно этим телевизором и решила нас поразвлекать. Но самое интересное было впереди. Чуть позже мы вышли на улицу и решили разведать окрестности. Мы перешли дорогу и направились к изгороди, отделявшей трассу от журчащей внизу в долине, речки. В изгороди был проем и скользкие каменные ступеньки, ведущие куда-то вниз, в темноту. Я начал спускаться по ступенькам и вдруг, откуда-то слева, где темнело нечто похожее на сарай, раздался страшный дущераздирающий рев, ну вроде такого, каким любят пугать зрителей в голливудских фильмах ужасов. Рев был явно нечеловеческий, но и не принадлежащий никакой из известных мне животных особей. Сын был сзади, и я, обернувшись, увидел его остекленевшие от
