не задавали себе такие вопросы, мало сомневались и хотели жить радостно каждую минуту. Были и счастливые моменты: дождь в Измайловском парке, который вымочил нас до нитки, пока мы бежали под навес. Дождь залил грязными струями наши джинсы, мои модные, с трудом купленные ботинки, модные рубашки, и смыл краску с лица Наташи. Мы стояли мокрые под навесом, я смотрел на ее рубашку, прилипшую к телу и на лифчик, проступивший сквозь светлую ткань, и Наташа становилась близкой. Дождь сблизил нас.
Через 150 лет после юбилея
Очень просторная и очень удобная кабина корабля. А пульт просто великолепный — никаких лишних кнопок, главное, имеется мягкая, сделанная по форме руки, рукоятка управления скоростью и поворотами. Чуть позади моего кресла несколько кресел с пассажирами, где сидят приятные мне близкие люди. Они спокойны, так как абсолютно доверяют мне, моему опыту вождения таких кораблей, моему знанию маршрута, карты нашей планеты и других планет. Корабль, которым я управляю, способен передвигаться в любой среде — по земле, под водой, в космосе. Скорость у него такая, чтобы все чувствовали себя комфортно, никаких перегрузок, никаких резких рывков или перегревов в плотных слоях атмосферы. У нас нет никакого конечного пункта или конечной цели полета. Мы просто путешествуем, смотрим разные страны, океаны, планеты. Мы полностью защищены оболочкой корабля от внешней среды, от излучений, от сверх высоких или сверх низких температур. Корабль не издает никакого неприятного шума, его двигатели работают чуть слышно и не отравляют окружающую среду. Он не является моей собственностью, и мне не надо от кого-то защищаться или кому-то доказывать, что я опытный пилот. В корабле звучит приятная симфоническая музыка, которая включается автоматически, в зависимости от моего настроения и ландшафта за окном.
В данный момент (я потянулся к переключателю, управляющему микро-климатом в кабине) мы плавно скользим над Атлантическим океаном, вдоль побережья Аргентины. Ее горы можно видеть вдалеке, в сизой дымке, километрах в 30 справа по борту. Мы направляемся в сторону Магелланового пролива, а оттуда дальше, в Антарктиду, где в это время дня можно наблюдать великолепное сияние отраженного во льдах солнца над морем Уэдделла.
За 40 лет до
Я заметил, что среди моих одноклассников и друзей стали появляться такие целеустремленные натуры, которых мне и всем другим ставили в пример. Они корпели над своими физическими и математическими задачами и все меньше замечали нас, простых мальчишек без определенной цели. Нам все еще было весело и хорошо в нашем заполненном до краев настоящем, а они уже вглядывались своими озабоченными глазами в далекое будущее. Там они видели институты, интересные работы, хорошую зарплату, новую, непременно отдельную квартиру, и даже поездки в дальние страны. Эта гонка за мелкими целями проникала в наш дворик, наш домик, нашу семью постепенно, шаг за шагом. Например, у нас всю жизнь стоял огромный шкаф, который дед почтительно называл "шкап" или "гардеропп". В нем было очень интересно прятаться за старыми тяжелыми пальто и плащами, пропахшими нафталином. А иногда мы с девочкой Ирой, соседкой по коммунальной квартире, забирались наверх, на крышу этого "шкапа" и наблюдали оттуда за действиями взрослых. Сверху они не казались такими грозными и важными, и мы хихикали там тихо, зажимая себе рты, чтобы нас не заметили. Этот шкаф стоял себе на своем раз и навсегда установленном месте всю жизнь, по крайней мере, всю мою тогда еще недолгую жизнь. Я привык к нему также как к обязательным ручьям и неистовому чириканью воробьев ранней весной, просто он всегда был, всегда стоял на этом самом месте, и никто не спрашивал, почему он тут стоит, никто не оценивал его роль, его функцию в нашем доме. Наверное, он был так стар, что мог сам оценить любого из нас.
И вдруг шкафа не стало. Повинуясь мощной волне всеобщего движения в Новые Черемушки, шкаф исчез, растворился из моей жизни. Его место заняла странная блестящая полированная коробка, на которую залезать уже не разрешалось, да и не хотелось, потому как вид у нее был весьма шаткий. Тем не менее, коробка долго оставалась предметом внимания и когда кто-то приходил, то сразу оценивались ее достоинства. Опять произносились те же слова — "удобно", "компактно", "отдельно", "оригинально". Шкаф был всего лишь началом в целой цепи изменений, обрушившихся на наш дом. Вдруг, неожиданно все устарело: ложки, ножи, щетки для чистки обуви, вешалки, рубашки, куртки, кровати, стулья, окна, люстра, лепной бордюр на потолке — устарел весь дом. Если даже вещь сама по себе была еще вполне пригодна, не изношена, то устаревал ее цвет или форма. В углу маленькой комнаты у нас была давно не действующая печка, облицованная красивым старинным кафелем с изразцами. Печка стала подвергаться острой критике за свою бесполезность. Было решено, что поскольку места в квартире мало (хотя до этого его всегда хватало), нужно решительно избавляться от всего, что не выполняет никакой рациональной функции. Назначение, цель — не только человека, но и предмета — вот что превыше всего. Печка тоже испытала на себе мощное воздействие рационального сознания. Ее как-то затерли, заклеили бледными обоями, заставили мебелью. Печка ушла вместе с красивыми изразцами. Со стен стыдливо сняли старые пожелтевшие фотографии в рамках, а на их место повесили современные эстампы — полуабстрактные, прямоугольные изображения каких-то конструкций. Вместе с вещами движение захватило и наши взгляды и человеческие взаимоотношения. Появилась напряженность между отцом и матерью: из-за закрытой двери я часто слышал всхлипывания и резкие голоса. Что-то сдвинулось в привычном тесном треугольнике "отец-мать-дети".
Почти тогда же, затем лет через 20 и так все время
Я чувствую, хотя и не могу ясно объяснить, что идет какое-то движение в странную, непонятную для меня сторону. Оно ведет в холодный, слишком просторный, слишком плоский мир, где нет двориков, где нет дяди Толи и тети Поли с их шлангом для поливки цветов, где нет веселого гомона рынка по воскресеньям в семь часов утра и где детей держат дома между пластиковым потолком и таким же полом из-за страха перед машинами и хулиганами на улице. Оно ведет в мир, освещенный не солнцем, а голубым светом экранов, где постоянно что-то меняется, покупается и выбрасывается, где люди кричат друг на друга и торопятся, бегут то в одну, то в совершенно другую сторону. Этот вихрь всеобщего движения поднял и захватил с собой всю людскую массу. С тех пор я стал замечать, что даже гости, приходившие к нам и
