будто кусок стола и стул принадлежат ей одной, пока несколько часов спустя она не вытащит из кармана мятый талончик. А вышло так: едва усевшись за столик, она уже чувствовала, что ее гонят. Гонят из-под земли, гонят из этих блужданий, гонят из жизни сына… Мадлен заплакала.
— У вас что, денег нет? — спросила буфетчица.
Как объяснить, что ей недостает вовсе не денег?
Мадлен подняла глаза и взглянула на собеседницу: проступающие на коже сосуды, потрескавшиеся руки, пухлые предплечья. Серовато-сиреневые полукружия под глазами очерчивали взгляд буфетчицы и делали ее резкие жесты более замедленными, усталыми и почти мягкими. Было заметно, что ей не хватает солнца и витамина D. Была заметна монотонность, которая въелась в ее плоть. Она сочилась тоской, как промокший цемент влагой или дешевые круассаны прогорклым маслом. Мадлен вдруг захотела зарыться лицом в ее просторную блузку. Она собралась с силами. Сколько же времени нужно, чтобы выполоскать из себя боль потери?..
— Ну так что, есть у вас эти два евро или нет?
Мадлен порылась в кармане, нашла банкноту в двадцать евро, протянула ее буфетчице и попросила оставить сдачу себе.
Сидя на своем дорого оплаченном металлическом стуле, она разглядывала полчища снующих туда-сюда пассажиров и прислушивалась к пронзительным гудкам отправляющихся поездов. Мадлен перевела глаза на свои руки, плашмя лежащие на столе. Усеянные синеватыми венками и коричневыми пятнышками. Как сильно она постарела всего за две недели. Пока Алексис был жив, она не замечала этих пятен на руках. Неужели они появились за столь короткий срок? Несомненно, раньше она не обращала на них внимания: жене врача и матери двоих детей, работающей полный рабочий день, просто некогда беспокоиться о собственном старении. Но вот вопрос, кого теперь правильно считать старшим? Кто кого обогнал? Алексис останется молодым навек или же, раз он умер раньше Мадлен, то, по странной логике вещей, он и родился раньше ее, обставил ее без всякой подготовки, сменил статус, неожиданно умерев прежде матери и в одночасье превратившись в мумифицированного старика? Он уже в детстве опережал многих ровесников. Порой Мадлен размышляла о том, что с ним будет дальше. У Алексиса был этот серьезный вид, какой бывает у мальчишек, которые будто бы взирают на все со своей башни из слоновой кости, и потому Мадлен старалась растормошить его, придумывала игры, гримасничала, шутила, чтобы разгладить морщины на его задумчивом лбу и увидеть веселые искорки в его чересчур внимательных глазах. Она убеждала себя, что с возрастом все наладится. Она верила в это. Он умел безудержно хохотать. У него имелись увлечения. Но в то же время он был ужасно одинок. И все же, все же — покончить с собой из-за этого?.. Мадлен ничего не понимала.
Она принялась смотреть на торопливо шагающих людей. Их поток был непрерывным. Куда они направляются? Знают ли они, что никуда не придут? Что все их усилия жить, все их печали и радости ведут к одному и тому же — к могиле? Как ей вернуться, спрашивала она себя, как снова делать то, что делала прежде, подтыкать одеяло Ноэми, ложиться рядом с Пьером, когда горизонт разрушен, когда дом опустел? Она вцепилась в спинку стула, ухватилась взглядом за облупившуюся картину на стене, чтобы справиться с головокружением. Она больше не хотела шевелиться. Она хотела бы погрузиться в подземелье мира и закопаться там. Однако что-то приводило ее в движение. Мадлен встала и направилась к выходу. В длинном коридоре кто-то пел. Жерло эскалаторов поглотило ее вместе с несколькими кубометрами безымянной толпы. Мадлен вынула мобильный. Погруженная в свои раздумья (а может, дело было только в том, что она спустилась слишком глубоко под землю), она не слышала недавнего звонка. Он был от Жюльет.
Дрожащий голос девушки набормотал на автоответчик какие-то несвязные фразы. Жюльет запиналась. Мадлен не все поняла. Жюльет рассказывала о некой ферме у реки, расположенной в лесу недалеко от университета. И о преподавателе, на курсе которого Алексис очень усердно занимался. Это было правдой. Алексис воспылал интересом к геополитике и социальной экономике; последние несколько месяцев своей жизни, приезжая домой, он говорил исключительно об этом. Сообщение Жюльет заканчивалось всхлипом и долгим молчанием. Мадлен сохранила аудиозапись и убрала телефон в карман. Она переслушает сообщение позже. Она прищурила глаза на полуденном солнце и двинулась в сторону общежития, в котором еще недавно жил Алексис.
* * *
— Алессис…
Тоска отпускает его сердце.
— Алессис, ты слышишь меня?
Уступает место родному и знакомому.
— Алессис, ты должен вернуться домой.
Ноэми. Его сестра. Его маленькая крошка-сестренка. Что она тут делает? Похоже, на этот раз с ней никого нет.
Она садится на корточки, кладет на камни три маргаритки.
— Ты должен возвратиться домой.
Не могу, булочка моя. Я стиснут здесь. А что ты тут делаешь совсем одна? Мама не с тобой?
— Нет…
И как же ты пришла?
— Вылезла через дыру в школьном заборе. А потом побежала.
Воспитательницы не видели, как ты уходишь?
— Не знаю. Мы с моей подругой Эльзой играли в прятки.
А папа? Он не ждет тебя возле калитки?
— Папа сердится, что ты умер.
Что-что? Это как так?
— Он говорит, что ты умер себя сам.
Ох… Ох, как бы ему хотелось разворошить землю, избавиться от этой проблемы, которую являет собой смерть и которая только ухудшается день ото Дня, присесть рядом с сестренкой, прижать ее к себе, сказать ей, что все это вздор, химера, глупые фантазии глупых родителей, не имеющие ничего общего с настоящей жизнью — жизнью принцесс, звезд и маргариток; что завтра он поведет ее на ярмарку есть пончики, а потом они будут руками красить стены в ее комнате и с босыми ногами спускаться с горы на тобоггане, который едет отчаянно быстро, и что, конечно же, он никогда не поступил бы так, не умер бы себя сам… Разумеется, булочка моя, о таких безумствах лучше никому не рассказывать, понимаешь? Разумеется, нет, не сам, но… впрочем… откуда такая уверенность?
Возвращайся-ка в садик, пока воспитательница не хватилась тебя. Давай-давай…
Ноэми послушно уходит, глядя себе под ноги; она не бежит и не торопится, она думает о своем старшем брате, стиснутом под землей, без папы, без мамы, без телевизора, без кровати, без еды. Девочка вздыхает: она все же рада, что это ему, а не ей приходится спать на улице, но она одергивает себя и убирает с лица эту простодушную улыбку, потому что… что он сказал бы, если бы узнал, какие мысли
