Крикнули стражу.
Арестантов обыскали. У американца нашли какую-то бумагу на английском. Мишель перевел. Бумага удостоверяла, что Джон Рид состоит в коммунистической партии Соединенных Американских Штатов.
У Мишеля ничего, кроме удостоверения, при себе не было.
У них отобрали все вещи, сняли ремни, на которых они могли повеситься, и сопроводили в крепость.
— Зря ваш Ленин дал финнам свободу! — сказал ворчливо по-английски Джон Рид.
— Не разговаривать! — прикрикнули на них.
Как прибыли в камеру, американский писатель быстро обустроился на деревянных нарах — как видно, уже имел сей опыт. Мишелю тоже приходилось сидеть, еще при Временном правительстве, в питерских Крестах, вместе с арестованными большевиками, средь которых были почти все их нынешние главари.
— Буржуазные холуи! Контрики!.. — ругался почем зря Джон Рид.
Причем самые обидные слова произносил исключительно по-русски.
— В расход их всех!..
— Послушайте, куда вы везли эти бриллианты? — перебил его Мишель.
— В Соединенные Американские Штаты, — ответил Джон Рид. — Поддержать рабочий класс Америки. Теперь, когда у нас есть пример России, мы тоже хотим сделать у себя революцию! Мировую революцию!
«Ну да, понятно... А ведь и повесят», — подумал про себя Мишель...
Томительно потекли дни. Финны относились к арестантам вполне сносно, по крайней мере их не били и не ставили к стенке, как если бы они были в ЧК. Единственно, что томило Мишеля, так это неизвестность — что там с Анной и Марией? А ну как их теперь арестовали и отправили на Лубянку?
— Ничего, мировой пролетариат не оставит нас в беде! — успокаивал Мишеля Джон Рид. — Помяните мое слово!
И ведь верно — Советы предъявили финнам ноту и, не успокоившись одной ею, арестовали в Петрограде и Москве финских профессоров, коих обвинили в злостном саботаже.
Новая власть шла к своей цели прямо, не утруждая себя долгими дипломатическими переговорами и прочими отрыжками прошлой жизни. Тем паче что своих северных соседей за силу не почитала.
— Коли финны не отпустят наших товарищей, мы непременно поставим к стенке всю эту контрреволюционную финскую сволочь! — пообещал в беседе с иностранным корреспондентом Ленин. — А мало будет — так штыки к ним оборотим!
Что было немедленно доведено до сведения другой стороны.
Конфликтовать с Россией финны не решились, посчитав это не пустыми угрозами, так как именно теперь Красная армия громила другую бывшую российскую колонию — Польшу, грозя пушками уже самой Варшаве.
Арестантов вызвали из камеры и вернули им вещи.
— Вы свободны, но обязаны покинуть пределы Финляндии в двадцать четыре часа! — объявили им.
— Здесь не все, — ворчливо сказал Джон Рид, осматривая вещи.
— Что-то пропало?
— Да! Бриллианты!
— Они принадлежали вам?
— Нет, американскому пролетариату!
— Но почему тогда вы о них не объявили на границе и почему прятали в двойном дне? — хитро поинтересовались финские полицейские.
— Вы есть буржуи недорезанные! — выругался по-русски американский писатель...
Их отпустили. Впрочем, для Мишеля это ровным счетом ничего не значило — ему, ей-богу, лучше было бы остаться в финской тюрьме...
Глава 7
Брошь, что уж говорить, была чудо как хороша — изящная, с большим сапфиром посередке да двумя помельче по краям... Да и диадема золотая, усыпанная тридцатью мелкими бриллиантами, тоже... Хорош товар, нечего сказать, да уж больно плата непомерна!
Нет, не прост тот саксонский купец Гольдман, что в Санкт-Петербург товар свой драгоценный привез. Ох не прост! Сколь, к примеру, этот браслет может стоить в далеком городе Антверпене или на островах аглицких?.. А здесь он за него вдесятеро ломит!
— Но, майн либе фройнд Карл, — сладко улыбается, расшаркивается купец, — путь к вам не близок да опасен — снега, волки, людишки разбойные в лесах, через коих можно легко товаров да и жизни самой лишиться!
— Так-то оно так! — согласно кивает хранитель царской Рентереи, сам камни сквозь лупу разглядывая. — Снега много, и волки имеются, и разбойнички в лесах шалят... Но не в десять же раз за то цену ломить!
И свою называет.
Ахает Герхард Гольдман, глаза круглит, руками всплескивает, чуть волосы на себе клоками не рвет.
— А-яй!.. Разорить меня хочешь, майн либе фройнд?!
— Чай, по миру не пойдешь! — ворчит Карл. — Чай, останется чего на разживу-то!
Брошь-то ему купить хочется — хороша вещица, в самый раз для Императрицы, но больно уж переплачивать жаль.
Торгуется Карл, будто для себя покупает, хоть не для себя — для Рентереи. Видно, постарел, коли так жаден стал. Ранее, когда унтером служил да ничего за душой не имел, кроме казенного платья и палаша, то ничего ему не жаль было, даже жизни.
— Ладно, набавлю малость, да только ты боле не проси!..
Торгуются купцы, горячатся, шапками на русский манер о стол стучат, на двух языках ругательски ругаются.
— Ах, майн фройнд Карл, разве так торговлю ведут? То есть грабеж на большой дороге!
— А хошь бы и так! А хошь бы и грабеж!.. Мое слово последнее — полушки боле не дам! — рубит сплеча Карл, будто палашом головы вражьи наотмашь сечет. — Не для того я к Рентерее приставлен, чтобы деньги Государыни по ветру пущать! Коли ты не уступишь, так я сейчас к персам пойду да с ними в четверть цены сторгуюсь. У них такого добра сколь душе угодно!..
Врет Карл и не поперхнется — у купцов персидских, верно, каменья во множестве имеются, да только огранка и оправы иные, не европейские.
— Скинь, Герхард, не жалей, может, и столкуемся!
Но нет, не уступает ему саксонский купец!
А Карл — не набавляет!
Так и расстались они ни с чем! Уж было собрался саксонский купец обратно в свою Германию ехать. Да ладно, нашлись добрые люди, подсказали, растолковали, что теперь делать надобно...
— Эх, голова ты садова!.. Ты в дверь-то не ломись, коль она заперта, ты с заднего крыльца сунься! Чай, на Карле свет клином не сошелся, чай, и иные советчики у Государыни нашей имеются.
И хоть не бесплатен был совет, да окупился сторицей! Свели Герхарда с важными людьми, коих он одарил щедро подарками, дабы они за него пред Государыней похлопотали.
Те подарки взяли, обещав слово за него замолвить. Да, улучив момент удобный, шепнули царице:
— Ныне богатый саксонский купец в Санкт-Петербург пожаловал с сундуками, товарами драгоценными полными, да все никак сторговаться с Карлом Фирлефанцем, что Рентереей заведует, не может!
