говорили, что был такой народ. Когда-то очень давно. Выходит, германцы устроили здесь суд и сожгли твою деревню.
– Каратели… – тихо и поражённо выдохнул Ивашка. Он всё ещё ничего не понимал. – Убили и отца, и маму, и Машутку?
Он судорожно вздохнул.
– У каждого своя правда, – мрачно буркнул стрелок себе под нос и зашагал прочь.
Чем ближе подходили они к пожарищу, тем горячее становилась дорога. Босые Ивашкины ноги неслышно ступали по опалённой огнём земле. Он почти не чувствовал боли, с глухо бьющимся сердцем медленно брёл по неширокой улице, напряжённо и пристально вглядываясь в черные руины сожжённых домов. Искал свой… и не находил.
Кучи пепла, обломки стен. Обугленные яблони в мёртвом саду скорбно вздымали в небо ветви, как руки, в мольбе о помощи. Мизгирь поднял покорёженную жестяную вывеску – от жара краска на ней пошла пузырями, потрескалась. Однако же можно было еще различить перекрещенные молот и серп на фоне красной звезды и надпись «Правление колхоза “Светлый путь”».
– Снова древние письмена.
– Колхоз – это что? – Ивашка глянул пытливо, но стрелок только плечами пожал. – Наверное, что-то хорошее, раз он светлый. Ой, гляди! Там колодезь!
Ивашка только сейчас осознал, как пересохло во рту и хочется пить. Вода во фляге закончилась уже давно.
Он кинулся к почерневшему срубу, ухватился за ворот – и в ужасе отпрянул: в колодце плавали вздувшиеся трупы собак и кошек.
Мизгирь тоже заглянул туда, тихо выругался. И тут же насторожился. Откуда-то издалека, но приближаясь с каждой секундой, донеслось глухое рычание и металлический стрёкот. Стрелок дёрнул Ивашку за рукав, вынуждая присесть, укрыться за колодезным срубом, но было уже поздно.
Их заметили.
* * *
Кашляя сизым вонючим дымом, по дороге катились три чуднЫе повозки о трёх колёсах. Они двигались своим ходом, и каждую седлала пара ездоков в защитного цвета форме и надвинутых по самые брови железных шлемах. Ещё один, нахохлившись как сыч, торчал по пояс из пристяжного гнезда, хищно поводя вороненым оружейным стволом.
«Стрелки!» – смекнул Мизгирь. Ладонь привычно легла на серебряную рукоять револьвера, но тут же соскользнула. Голыми руками всех он вряд ли одолеет. Ивашка не в счёт, какой из него боец!
Он машинально задвинул мальчишку за спину, загораживая собой.
Они стояли под прицелом чужаков, а те быстро окружили их, спешились и сноровисто взяли в кольцо.
«Девять… я могу сбить с ног вот этого верзилу – он ближе всех стоит, можно даже оружие его захватить… Но остальные за это время изрешетят нас… – Мизгирь прикидывал, просчитывал про себя вероятный исход. Подмечал напряжённые пальцы на каждом курке. – Девять… Нехороший расклад выходит!»
– Зольдат? – холодное дуло упёрлось ему в грудь.
Стрелок молча покачал головой.
– Партизанен? – хрипло каркнул еще один и резко, без предупреждения ударил его прикладом под рёбра. Мизгирь согнулся пополам от лютой боли, судорожно пытаясь вдохнуть, хватал раскрытым ртом воздух. На него навалились, сбивая с ног, заломили за спину руки.
– Нет! Не надо! Не трожьте его! – Ивашка вывернулся, кинулся на чужаков осатанелым зверёнышем. Зубами вцепился кому-то в руку. Его отшвырнули пинком.
– Партизаа-анен! – с довольной ухмылкой протянул ражий хмырь с подкатанными рукавами. Ручищи его поросли густой белёсой шерстью – будто бока борова щетиной. На запястье синел наколотый крест с загнутыми под прямым углом концами. Дурной знак, отрешённо подумал Мизгирь.
Их обыскали, методично прощупывая каждый шов на одежде. Вытащили револьвер, высыпали патроны из сумки. Револьвер передавали из рук в руки, удивлённо разглядывая, цокали языками.
С Ивашкиных плеч рванули котомку. Но стоило развязать тесёмки, как в воздух с утробным воем взметнулась черная молния. Мурысь вцепился в чьё-то конопатое лицо, остервенело принялся рвать. Когти скрежетали по металлу шлема, соскальзывая – не будь его, содрали бы скальп!
– Шайсэн катцэ! – разбрызгивая кровь, конопатый слепо метался, силясь отцепить от себя кота, а тот только пуще ярился. Но всё же сдался, отлетел в сторону, ударился оземь – и, задрав трубой хвост, зигзагами кинулся прочь. Вслед ему очередями ударили выстрелы.
«Хорошее оружие! Вот только мудакам досталось… Да еще и жопоруким! – подумал Мизгирь, криво усмехнувшись разбитым ртом. – Вот я по вам точно не промахнусь… дайте только срок!»
* * *
Всё, что было дальше, помнилось смутно.
Затылок стрелка расколола яростная боль, раздробила челюсти, мозг и зубы, и показалось, что треснул весь череп…
Голова запылала огнём… Где он?! Кто здесь?!
Медленно вращаясь, над ним нависал огромный циферблат. Выгнутый, будто панцирь исполинской черепахи. И в центре его высилась чёрная тонкая ось, спицей вонзаясь в небо. Башня! Тень от нее ползла, пожирала деления одно за другим…
«Твоё время подходит к концу, стрелок! – чей-то глумливый голос. Чёрный человек! Кощей! – Отступись!» – «Да чёрта с два!» – «Зря! Мир уже сдвинулся с места!»
Диск циферблата плавился, гнулся. Его корёжило жаром – и минуты растягивались в часы, зыбким маревом дрожали над раскалённым металлом.
– Пи-ить, – невнятно хрипел Мизгирь, хрустя костяной кашей во рту и давясь солёной кровью.
Он то проваливался в забытье, то выныривал из него, как из чёрного омута.
Его били палками, хлестали плетьми, отливали холодной водой и били снова. А он все никак не мог взять в толк, чего эти люди хотят. Они принимали его и мальца за кого-то другого, упорно допытывались, но суть вопросов ускользала, а потом вновь приходила милосердная тьма, отсекая докучливый лающий говор плотной глухой занавесью. И Башня вновь вставала над горизонтом, неумолимая, как рок. Башня звала к себе…
* * *
Ивашка с трудом разлепил непослушные веки. Шевельнул плечами – поморщился: задубевшая рубашка прилипла к исхлёстанной спине. В горле стоял ком – не сглотнуть, ломило виски… Ночь? День?
Там-там-тыдых!
Дощатый пол под ним громыхал и раскачивался. Из щелей тянуло сквозняком. Остро разило мочой.
Тыдых-тыдых!
Ивашка силился собрать ускользающие мысли, сообразить, как же он здесь оказался. Но в голове колыхалась противная муть – как помои в ведре. Всплывали лишь обрывки воспоминаний. Их со стрелком поначалу держали взаперти, били… Потом, обессилевших вконец, швырнули в широкую крытую повозку – та затряслась, завоняла тошнотным чадом и тронулась с места. Перепуганный Ивашка прижимался к Мизгирю, цепляясь за него как утопающий за соломинку, но тот лишь стонал и метался в горячечном бреду, и нечем было помочь…
Солдат устал, солдат уснул, солдат остыл,
Горячий камешек, багряный колышек,
Кому – медаль, кому – костыль, кому – постель,
Колёса вертятся, колёса катятся,
Катятся, катятся прочь…
Тыдых-тыдых! Тыдых-тыдых!
Подгоняемые прикладами, они брели, еле переставляя ноги
