окна здания министерства внутренних дел и наблюдала за площадью Рузвельта. Увидеть можно было немногое. Сквозь туман едва проступали кроны деревьев. Глаза у Эржи устали от напряжения. Железная штора была полуопущена, и в комнату врывался холодный сырой воздух, насквозь пронизывающий девушку. Тонкий шелковый шарфик совсем не грел. Эржи очень устала, ее клонило ко сну. Порой глаза у нее закрывались, но холод тут же отгонял дремоту.
Эржи думала о Ласло. Они договорились во вторник в семь часов встретиться у оперного театра. Она пришла вовремя, но Ласло не было. Она прождала его полчаса, но он так и не появился. А ведь раньше он никогда не опаздывал. «И зачем Ласло поехал в Гёдёллё?[5] Ведь он знал, что положение напряженное. И все-таки поехал. Наверное, электричка пришла с опозданием или, может быть, совсем перестала ходить. Так мы и не увиделись. Сегодня в полночь у Ласло кончается отпуск, и кто знает, когда мы теперь встретимся. Хоть бы их часть послали в Будапешт…»
Она закурила. Пламя вспыхнувшей на мгновение спички осветило пышные волосы девушки, глаза и темные круги под ними. Она казалась сейчас маленькой, обиженной кем-то девочкой. Эржи курила, задумчиво выпуская кольца дыма. Два дня назад она снова начала курить, хоть обещала отцу никогда не брать в рот сигареты. «Интересно, получили отец с матерью мою записку? Если нет, то они, наверное, беспокоятся. Жаль, у нас нет телефона. В этом доме на захудалой улице Йожефа ни в одной квартире нет телефона. Даже соседям нельзя позвонить. Утром обязательно позвоню на завод. Вероятно, с утра отец выйдет на работу».
Эржи слышала, как храпят и ворочаются во сне ребята; она отошла от окна. Чуть-чуть повернула в сторону абажур стоявшей на полу настольной лампы. Вот теперь видны лица спящих. В углу лежали трое мужчин. Они прижались друг к другу, чтобы согреться. Эржи поправила на них одеяло. На мгновение взгляд ее задержался на Бела Ваше. Лицо молодого человека было злое, зубы крепко стиснуты. Чем так обеспокоен бедняга?
На стене обозначилась тень стройной девичьей фигуры. Головы не было видно — лампа освещала стены только до половины. Эржи поправила абажур и вернулась к окну. Поеживаясь от холода, она продолжала наблюдать. Ночную тишину лишь изредка нарушал далекий шум моторов. Эржи посмотрела на часы. Был час ночи. «Уже немного осталось», — подумала она.
Дверь тихо отворилась. Эржи подняла голову. Вошел майор Карой Хидвеги.
— Как дела, Эржике? — улыбаясь, тихо спросил он. — Спать не хочется?
— Хочется, да и замерзла еще, — также тихо ответила девушка.
— Накиньте на себя одеяло, — предложил майор. — Принести?
— Нет, спасибо. На холоде не уснешь!
Хидвеги осторожно пододвинул стул поближе к девушке и сел.
— Закурите? — и протянул пачку сигарет.
— Спасибо, я только что курила.
Майор с наслаждением затягивался и медленно, кольцами выпускал дым.
— Ну как дела? — спросила девушка.
— Задали бы вопрос полегче, — улыбнулся Хидвеги.
— Наверное, вы и сами не знаете, товарищ майор!
— Начальство, наверное, знает, да мне не сообщает. Я знаю только, что мы вновь овладели зданием Радио. А Национальный музей сгорел.
— Национальный музей? — содрогнулась Эржи. — Это ужасно!
— Да…
— Это правда?
— Я лично не видел, но так сообщают. Это вполне возможно… Скажите, Эржике, как вы сюда попали? — спросил Хидвеги.
— Сама не знаю. У меня и в мыслях не было идти сюда. Во вторник вечером я еще принимала участие в демонстрации, а на другой день утром была уже среди вас.
— Но почему вы пришли именно сюда?
— Послали.
— А где вы участвовали в демонстрации?
— Я даже не знаю, где ходила. Как-то смутно представляется этот день. Знаете, мне никогда не приходилось участвовать в подобных демонстрациях. Я много читала о массовом психозе, но не верила, что он может существовать на самом деле.
— А теперь убедились, что он-таки существует, да?
— Да. Человек не может освободиться от его воздействия. Когда смотришь на бурлящую толпу со стороны, еще можешь оставаться беспристрастным, но стоит попасть в людской поток — и конец. Какая-то неведомая сила подхватывает тебя и несет, несет. Ты заражаешься настроением толпы и кричишь вместе с другими, лишаешься собственной воли… Толпа диктует, направляет, повелевает.
— И вы тоже кричали?
— Кричала ли я? Ну конечно! Изо всех сил!
— Что же вы кричали? — рассмеявшись, спросил Хидвеги.
— Да все что попало. Но кричала от всей души, и те, кто шел рядом со мной, тоже кричали искренне.
— Но что же?
— Ну, например: «Мы не фашисты!», или «Если ты венгр — иди с нами!», или вот это: «Герэ должен уйти!» Я с этими лозунгами и сейчас согласна.
— И с тем, что «если ты венгр — иди с нами»?
— И с этим тоже!
— Даже и тогда, если бы, скажем, по одну сторону рядом с вами шел бывший фабрикант, а по другую — убийца-эсэсовец?
— Я была со студентами, — сказала девушка.
— Но предположим, что те, кого я назвал, были среди них. Вы бы и тогда выкрикивали этот лозунг? Или их вы не считаете венграми?
— Но…
— Конечно же, этот лозунг с изъяном, Эржике. Он заметно смахивает на лозунг французской буржуазии в сорок восьмом году. «Все люди братья!» и «Если ты венгр — иди с нами!» — основа здесь одна. Все под одно знамя: и рабочий, и фабрикант. А знаете, что получилось потом из этого «единства» и громких фраз?
— Я читала, но как следует уже не помню, — ответила Эржи.
— А получилось, Эржике, то, что в феврале сорок восьмого года пролетариат сверг июльскую монархию и вместе с буржуазией провозгласил республику. Веря лозунгу «Все люди братья!», пролетарии думали, что они победили. А потом, в июне, они получили урок, который надолго запомнили. Луи Бонапарт со своими генералами разъяснил пролетариям истинный смысл этого лозунга. Под братством буржуа понимали братство только между собой. Как бы и у нас не получилось то же самое с лозунгом «Если ты венгр — иди с нами!» Потому что те, кто господствовал при старом режиме, не считают пролетария венгром…
— Это верно, пожалуй, — подумав, согласилась девушка. — Потом я и сама заметила, что тут что-то не так…
— А когда вы это заметили?
— Когда со здания Совета профсоюзов стали срывать красную звезду. Тогда слова застряли у меня в горле. И знаете, что меня поразило?
— Что? — заинтересовался майор.
— Когда несколько человек стали выкрикивать: «Долой красную звезду! Долой советскую звезду!», толпа на мгновение опомнилась. Оглянувшись, я увидела, как меняются лица людей. Потом выкрики стали раздаваться чаще. Но я уверяю вас, что бо́льшая часть людей молчала. Я хотела крикнуть:
