Можно было бы не писать, а сразу ехать на обратный адрес, разузнать все лично и отправиться – конечно, отправиться – на север. Почему нет?
Перед глазами стелилась белая безлюдная пустыня с тоннами снега. На нем – непрерывные следы от вездеходов, уходящие за горизонт. Они едут на них к оси мира, чтобы встать на ней и смотреть, как звезды вращаются вокруг, как весь мир вращается. Полугодовая полярная ночь с неимоверно красивым зеленым переливающимся сиянием сменяется полугодовым полярным днем с вечным закатом и солнцем, лежащем на горизонте…
Оскалов положил открытку на стол.
Взял листок с выводом.
Опять погрузился в него и вроде стал что-то понимать. Выходило так, что какие-то расчеты по каким-то причинам не сходились. Нарушался первый закон термодинамики – энергия в системе бралась из ниоткуда. Вечный двигатель? Это интересно. Можно было бы пойти к тому дому, вычислить квартиру по окну и постучаться, поговорить, узнать, помочь.
Оскалов уже видел, как они вместе с неизвестным исследователем проводят эксперименты на чем-то неземным, чем-то невероятным и, конечно, красивым, присланным откуда-нибудь с Цереры. Они корпят над расчетами, не спят ночами и думают, думают, думают. И наконец приходят к долгожданному решению – они не могут не прийти к нему, так все это уже открыл человек когда-то…
Оскалов положил лист на стол.
Взял "Завет".
Открыл сразу на последней странице и увидел то, что хотел – адрес. Туда тоже можно прийти и спросить: «Кто вы? Сколько вас? Во что вы верите в мире, где никто ни во что не верит?» Они расскажут. И Саша сам поверит – не в Бога, но в людей. И он будет говорить с ними – много и долго, обсуждая мир, природу и время, и все, что можно обсудить.
Они сядут где-нибудь и будут часами разглагольствовать, спорить, пытаться переубедить друг друга, и у них, конечно, не выйдет. Но тем интереснее, тем живее, и рано или поздно они придут к чему-то новому, чему-то, до чего одному дойти невозможно. Может, в этом и будет прогресс?..
Саша положил книгу.
Все это ложь.
Если он выйдет отсюда, то снова вернется к старой бесполезной жизни. И будет только хуже. Он никуда не пойдет, ничего не сделает и не узнает. Почему? Да потому что он сам такой же, как и все. Все, что Оскалов ненавидел в людях, было в нем самом в не меньшей степени. И побороть это было невозможно – только понять и принять к сведению при окончательном решении. До которого осталось совсем уже вот чуть-чуть…
И вдруг вспомнилось. Стихотворение, которое он выучил когда-то совсем давно просто так, из-за созвучия. Оно называлось «Скала». И Саша начал читать – легко, как будто каждый день тренировался, без запинок и оговорок:
«На берегу стоит огромная скала,
Вершиной всем заметна на просторе.
Подножие хлестает злое море
И очищает её склоны добела.
И даже мох сдувают с неё вскоре
Морские дикие солёные ветра…»
Сначала тихий, собственный голос наполнял Оскалова изнутри и выходил наружу, в бледно-зеленую комнатушку. И казалось, что стены вторят ему:
«…Скала стоит здесь очень многие года
И думает о том, что будет вечна,
Всё так же монолитна, безупречна,
Но одиночеством отравлена всегда.
И мир пустой – незримо бесконечный –
Не сможет дать ей никого и никогда…»
Заговорил невидимый репродуктор:
– Проходите, Александр Семенович. Пора.
Отодвинулась дверь, открывая путь в белое кафельное помещение. Саша встал и, продолжая читать, пошел туда.
«…А у вершины – между небом и землёй –
Большие невесомые летают,
О мире этом всё, что можно, знают,
Несутся в водный край, для них самих большой;
И с высоты скалу не замечают,
Без передышки говоря между собой…»
Перед Оскаловым стояла кушетка, на которую можно было полулечь. На ней лежала маска со шлангом, уходящим внутрь белого шкафа на колесиках, стоящего рядом. На нем была одна-единственная кнопка. А на стене перед кушеткой висела картина: темно-фиолетовое спокойное море. Саша сел и продолжил:
«…И облака ведут свой длинный разговор,
Тот мир за горизонтом словом меря.
Скала внимает, им с опаской веря,
И чутко слушает ветрам наперекор
О том, что есть зелёные деревья,
Они растут на ровных склонах мёртвых гор…»
Оскалов взял в руки маску и посмотрел на себя в отражении пластмассы.
«…Живые сами – пусть не так уж высоки –
Они растут и завтра будут выше,
И пьют дожди, и солнцем жёлтым дышат,
Их тени падают на грунт – всегда легки.
А свежий ветер листья им колышет –
Ему с живым бороться вовсе не с руки…»
Нажал на кнопку шкафа, он еле слышно загудел. Из маски послышалось тонкое шипение. Оскалов надел ее, не дыша, и снова посмотрел в фиолетовое море. Затем набрал в грудь этого мертвого газа и продолжил уже им:
«…Скала глядит на эту небыль – дивный сон –
Несбыточные, милые ей грёзы.
Она мечтает быть живой, но поздно:
Ее гранитный остов крепко прикреплён.
Она дрожит. И камни, будто слёзы,
С вершины падают – удар и всплески волн».
***
Стоит тишина.
Нет ни звука.
Ничего нет.
