угрожали мне. Они просто показывались. Любили, когда на них смотрят. Остальное я додумал сам.
Предсказатель уже не работал в тире. Молодой прыщавый инструктор охотно поведал, что однажды Чирика нашли истерзанным, с ранами, похожими на клевки птиц. Я слушал и не мог пошевелиться. Закручивала детский визг карусель. Тревожно покачивались сосны. «Теперь они знают, знают, знают!», — прокаркала случайная ворона.
Я покатил коляску домой, но ту начало потряхивать. Сын мой ворочался за пологом и орал глухо, утробно, как не кричат голодные. Через сеточку я видел, что в глубине коляски металось нечто, мечтавшее вырваться из слюнявчиков и кружев. Дрожа, я откинул полог. Сын, розовый и весёлый, с любопытством смотрел на меня.
«Они знают, знают!» — билось в голове.
Хуже всего, что мне было не с кем этим поделиться.
Жену я старался не впутывать. Я справедливо считал, что она может бросить меня, а порой мне казалось, что супруга сама может быть жентмуном. Таким притаившимся, который выскочит в самом конце. Но жена проходила все незаметные проверки и по ночам так нежно обнимала меня, что я засыпал чистым спокойным сном. Я поклялся оставить её в блаженном неведении и сосредоточился на воспитании сына. Ему я доверял безраздельно. Сын был моим продолжением, попыткой навсегда сбежать от жентмунов.
Однажды я не выдержал и прямо с работы подорвался на вокзал, купил билет и запрыгнул в поезд. В купе был всего один попутчик, мужчина того возраста, в каком хочется говорить о прожитом. Он обрадовался мне, словно нашедшемуся родственнику, подивился, как это я без продуктов, и до ночи бомбардировал меня курой с вопросами. Я нервно слушал о родне на югах, о сыне в столице, о том, что служил-то здесь, неподалёку, о купленной в таком-то году машине, а сам искоса поглядывал на мужичка. В нём не было ничего странного: пальцы на месте, не кошачьи зрачки, табачный густой аромат и даже раскатистый казарменный храп, от которого я долго не мог заснуть. Подстаканник серебрила луна. Мерно, как железное веретено, стучали колёса. Мужик храпел, разинув рот, и в нём виднелся крохотный обрубок, будто кусок застарелого мыла. И не то страшило, что язык мужика был срезан под корень, а то, что утром он как ни в чём не бывало вновь заговорит со мной.
Я вышел на ближайшей станции и к завтраку вновь сидел дома, с семьёй. На плите задорно скворчала яичница. Жена попросила, чтобы я больше не ночевал на работе. Болтал ногами подросший сын.
— Жавтрак-жавтрак-жавтрак! — коверкал он.
Конечно, жентмуном мог быть я сам. Поэтому я искал малейший изъян. Отворачивал губы, ощупывал рёбра, даже заголял головку. Я боялся обнаружить у себя третий сосок или блуждающую по животу родинку. Но всё было в порядке. Строго говоря, со всеми всё было в порядке.
Жена была верна и любима. Родители постарели и занялись огородом. Сестра вышла замуж. Одноклассница Нинка заканчивала карьеру модели. Я даже нашёл в Сети фотки заматеревших сослуживцев. Они жарили шашлык, открывали шиномонтажки. А дочка сержанта Пелипенко пошла учиться на мультипликатора.
Как-то раз я встретил на улице Кешу. Он заметно опустился и даже оттолкнул меня,
