Мама!
— Не открывай! — успел крикнуть я.
Жентмуны ввалились весёлой бурлящей гурьбой, заполнили весь проход, улыбнулись, разделись, вручили пакеты со снедью и прошли в гостиную так, будто уже много раз были у нас. Здоровяк Пелипенко составлял стулья, пронырливый Авдеев жонглировал бокалами. Здесь были все — родные, случайные, мои и чужие, даже тот безъязыкий попутчик из поезда. Не было только жены, с утра ещё выскользнувшей по делам. Сейчас мне как никогда прежде нужна была её поддержка.
— Пап, это кто такие? — непонимающе спросил сын.
— Это свои! — хором ответили гости и стали накрывать на стол.
— А вот и главное блюдо! — лучезарно улыбнулась мне женщина, в которой я узнал Нинку.
Она протягивала какой-то свёрток. В мятой желтоватой обёртке с расплывшимися каракулями я распознал записку, которую нашёл на том злосчастном уроке. В бумагу был завёрнут говяжий язык.
— Прошу к столу, — натянуто позвал я.
Жентмуны ели, жадно запихивая в себя огромные куски. Опять не двигались кадыки. Звучал громкий надуманный смех. Нинка, уже потерявшая былую красоту, щурилась от сальных шуток. Пелипенко до гула бил себя в грудь. Мой сын то и дело порывался уйти, но его останавливали смехом, затем стали класть руки на плечи.
— Вы чего!? Пап, скажи им! Вы кто такие вообще? Пап? Я всё маме скажу!
Я с энтузиазмом резал язык и удивлённо спрашивал, как они так подгадали, почему вдруг и все вместе — вы разве знакомы? Жаль супруга отлучилась, она была бы так рада! Я ведь ничего не знал, даже не приготовил... моё деланное удивление жентмуны встречали хохотом, от которого дрожали стены. Тагиев даже зарыдал, настолько я его развеселил. А Нинка так посмотрела на меня своим холёным лицом, будто я был бесконечно влюблён и безнадёжно беден. И всё же я твёрдо знал — пока я не выдам себя, жентмуны не в силах мне навредить.
Стол опустел. Разговоры затихли. Жентумы задорно переглядывались, будто готовились к смешному розыгрышу, а я всё ещё изображал радушного хозяина и нахваливал говяжий язык.
Наконец, жентмуны сказали:
— Пойдём, мальчик, в жмурки сыграем.
— Па-а-а-п? — недоверчиво протянул сын.
В горле пересохло. Рукоять вилки влипла в ладонь. Вспомнилось предсказание Чирика: «...они возьмут у тебя самое дорогое». Жентмуны в нетерпении стучали зубами. Я незаметно прижал дёргающуюся ногу к полу.
— Почему бы и нет? — беззаботно согласился я. — Сынок, покажешь им свою комнату?
Заскрипели отодвигаемые стулья.
— Пойдём, мальчик. Ты же откроешь нам шкаф?
И они, взяв за руку моего сына, вышли из гостиной. С каждым шагом их смех нарастал и леденели глаза. Походка ломалась, переставала быть человеческой — жентмуны дёргались, высоко вскидывали ноги, шаркали, прилипали к стене и, откинувшись назад, счастливо свешивали голову.
Сын оглянулся на меня из этой гущи, и я через силу сказал ему что-то доброе.
— Па-а-ап? — совсем растерялся ребёнок.
Я сидел во главе пустого стола и отрешённо резал говяжий язык. Тело бил озноб. Из комнаты сына доносились смешки. Заманчиво скрипнул шкаф. Наступила тишина, в которой кто-то был.
— Мама? — услышал я.
А затем тишину разорвал полный ужаса вопль.
Я до боли сжал кулаки.
Но не подал виду.
