qui me désespère), и не видя со своей стороны никакой возможности в том помочь, я решился быть в положении чисто страдательном, пока руководимый вашими, граф, советами я не найду средств действовать, достойных меня и моего рвения быть полезным. Предоставляю вам сделать из этих доверительных объяснений употребление, которое вы признаете наиболее приличным. Но если положение вещей останется то же, я умоляю вас как о милости, чтобы мне здесь более вовсе не быть и не нести ответственности ни в хорошем, ни в дурном по делам, на которые я могу влиять так мало».
Как видно Спренгтпортен не скупился на намеки; можно было догадываться, что творится что-то недоброе, что грозит брожением умов в населении ко вреду русского дела, что даже он, Спренгтпортен, приходит оттого в отчаяние и слагает с себя всякую ответственность.
Такое письмо должно было произвести тревогу. Но что же случилось? Каково было положение дел? Этот полудонос был написан 11-го февраля, а накануне, 10-го, русские войска заняли Ловизу, и Спренгтпортен тотчас же сообщал графу Румянцеву: «Нигде, я думаю, не было оказано войскам Его Императорского Величества такого блистательного приема, каким почтили нас жители этого доброго города, когда мы вступили в него прекраснейшим зимним днем. После этого доверяйтесь слухам! Жители собрались группами, и очень хорошенькие женщины ежеминутно приветствовали нас самыми живыми выражениями дружелюбия. Это утешение нужно было войскам, ибо они крайне утомлены тягостными маршами по чрезвычайно глубокому снегу. Нельзя довольно нахвалиться обоюдным добродушием с их и с нашей стороны; делаю эту заметку мимоходом. Я останусь здесь на несколько дней, чтобы извлечь пользу из хорошего настроения умов большей части дворянства».
Барон Спренгтпортен нашел нужным особо донести об этом и Государю, от того же 10-го февраля:
«Рубикон перейден, Государь, и наши первые шаги были увенчаны самым благоприятным приемом. Жители города, где Ваши войска отдыхали эту ночь, не только приняли нас с знаками самой искренней радости, но и большинство наиболее выдающегося дворянства собралось здесь, чтобы свидетельствовать об их покорности в качестве новых Ваших подданных».
Таким образом 10-го — полная радость, чуть не восторг по случаю прекрасного приема «нам» оказанного, обоюдное добродушие, надежда извлечь пользу из хорошего настроения умов; на завтра, 11-го, — отчаяние, недвусмысленные намеки на то, что умы довольно уже склонны понизить меру своего доверия, отказ от ответственности, которая, впрочем, на нем и не лежит. Все дело объясняют проскальзывающие, и очень часто, то здесь, то там: «я» здесь решительно не нужен, «я» чистейший нуль, «я» решился быть в страдательном положении, и проч. Письмо к Румянцеву и рапорт Государю были очевидно написаны до получения письма Буксгевдена, который совершенно объективно излагал свой самостоятельный взгляд на дальнейший ход дел, вовсе не обращаясь к указаниям и помощи Спренгтпортена, которых он и не мог дать, все время отсутствовав из армии. Насколько было, впрочем, правды в том, что главнокомандующий не давал ему возможности с собой объясниться? Уже сам Спренгтпортен, как выше видно, проговорился в письме графу Румянцеву, что, лишь только приехал, имел часовой разговор с графом Буксгевденом. Этот последний, позднее, от 25-го февраля, писал Румянцеву:
«Когда вверенные мне войска переходили границу, приглашал я его (Спренгтпортена) быть со мною в голове колонны, но ему не угодно было принять сие приглашение, и уже на другой день, по занятии мною города Ловизы, прибыл он в оный»- из этих строк очевидно также, что Спренгтпортен не стеснился, как в письме к графу Румянцеву, где говорилось о приветствиях хорошеньких женщин, так и в рапорте Государю о приеме «нам» оказанном, изложить дело в таких фразах, как будто он был при самых войсках, тогда как, по удостоверению главнокомандующего, он был далеко позади. Уклонение Спренгтпортена от следования вместе с главнокомандующим во главе колонны свидетельствовало также и о том, что он играл двойную игру: не зная какой будет прием, он не хотел скомпрометировать себя перед населением, находясь во главе войск этому последнему неприязненных, и счел за лучшее отсутствовать.
По поводу письма Спренгтпортена граф Румянцев отвечал ему 17-го: «Я получил, генерал, письмо, которым вы почтили меня от 11-го. Его содержание несколько огорчило меня; но я постараюсь исправить то, что мне кажется только делом недоразумения».
Но граф Румянцев на этот раз ошибся. «Недоразумение» не только не устранялось, но, напротив, росло. Спренгтпортен, так категорически писавший в свое время министру иностранных дел, что его дело совершенно особое, — что у главнокомандующего военные операции, а у него, Спренгтпортена, дипломатическое влияние на умы, оказался и в этой своей роли не на том уровне, на какой он сам себя ставил. Мнение Клика по-видимому оправдывалось. Граф Буксгевден в течение короткого уже времени пришел к убеждению, что от помощника своего ему нельзя ожидать пользы. Он выражал это несколько раз в сношениях с министром иностранных дел, но особенно рельефно высказался в письме от 27-го февраля. Приведем из него выдержку:
«Относительно влияния г. барона Спренгтпортена на здешних обывателей, я в том и малой себе от него помощи не вижу, ибо по довольным уже опытам имел случай убедиться, что все сведения его, по долговременному отсутствию из здешних мест, по большей мере не распространяются далее весьма ограниченного крута родственников его; другая же и большая половина жителей отчасти по прошествии толика лет не знает его уже более, а отчасти невыгодное о прежних его деяниях имеет понятие, какое до той степени доходит, что многие из здешних дворян, не только мне одному, но и г. генерал-лейтенанту князю Багратиону неоднократно и откровенно признавались, что присутствие генерала барона Спренгтпортена при армии вредное оставляет впечатление в здешних жителях, и что природные российские начальники войск, во время малого их здесь пребывания, в большей мере приобрели уже доверенность жителей, нежели бывший их соотчич».
Спренгтпортен, разумеется, не признавал такой своей несостоятельности и продолжал писать графу Румянцеву донесения и намеки. С течением времени забыв уже, что военные действия, по его же сознанию, не входят в его сферу, — он начал врываться и в эту область и посылать в Петербург критику за критикой на стратегические распоряжения Буксгевдена. От 19-го февраля Спренгтпортен писал следующее графу Румянцеву из Ловизы, где он продолжал пребывать:
«Вместе с этим письмом вы получите, я думаю, донесение графа Буксгевдена о маленьких делах, происходивших перед колонной князя Багратиона, пред которой неприятель отступает к Тавастгусу. Граф Буксгевден полагает, что шведы имеют там до 12.000 человек и сообщает мне о своем намерении выдвинуть левое крыло, занять Гельсингфорс и оттуда с
