поднесли к лицу.
— Все, — сказал Лаголев.
— Ты что, доходяга что ли? — поинтересовался, обдав алкогольным выхлопом, первый.
Нижняя губа у него была влажная, оттянутая книзу. Ей очень не хватало квелой папиросины, просто-таки просилась для образа.
— А вы найдите работу! — прорвало Лаголева. — Найдите, а я посмотрю! И мы вместе посмеемся! И если заплатят обещанное, то посмеемся во второй раз. И по…
Укол ножом заставил его умолкнуть.
— Безработный? — просипел тот, кто обшаривал карманы.
— Да!
— А по профессии кто?
— Биолог!
— У-у! — выдохнул первый. — Динозавр! Уважаю. Биолог! Еще скажи — генетик.
— Научный сотрудник лаборатории…
— Понятно, — грабитель сплюнул в кусты. — Малый, верни мелочь динозавру. Не хочу, чтобы кто-то из них из-за меня вымер.
— Зла не держи.
В руку Лаголеву стукнули монеты.
— И как бы это… ну, чтобы по понятию… — сказал второй.
Шмыгнув носом, он ударил Лаголева кулаком в живот, и, пока тот, сложившись, хрипел на земле у скамейки, троица растворилась во тьме вечера.
Лаголев полежал, тронул деньги, спрятанные в носке, и поднялся. Вишенка на торте! «Эй! — чуть не крикнул он, задрав голову к темно-синему небу. — Что-нибудь еще? Я жду! У меня был замечательный день! Очень не хватает молнии в темечко для комплекта!».
Впрочем, ожидать ответа было бы форменным сумасшествием. Лаголев отряхнул штанины и шагнул в подъезд.
2
Явился.
Натка с брезгливым ожиданием смотрела, как Лаголев, раздеваясь, топчется в прихожей. Уляпал где-то джинсы, глаза виноватые. Что-то опять с ним случилось. Ну как же иначе? По другому же не бывает! Господи, подумала Натка, раздражаясь, когда вместо того, чтобы нормально повесить куртку, муж оборвал петлю, ну откуда руки-то растут? Из задницы растут! Знакомьтесь, мой муж.
— Тут это…
Лаголев повернулся к ней со слабой улыбкой.
— Просто повесь, — сказала Натка.
— Прости, задержался.
Натка бросила взгляд на круглый циферблат «Кварц» на батарейках, посаженный на гвоздь, конечно же, известно чьими руками.
— На час, — сказала она.
— Там ситуация, — шевельнул плечами Лаголев.
Хотел, видимо, что-то прибавить, но сдержался. Это постоянное одергивание самого себя, честно говоря, Натку в муже уже бесило.
— Понятно. Есть будешь?
Лаголев кивнул и зачем-то вытер губы тыльной стороной ладони. Натка, почти шагнувшая в кухню, развернулась.
— Ты уже перекусил где-то что ли?
Лаголев замялся. Глаза сразу в сторону. Ни дать ни взять поймала с поличным. Ох, как ей вдруг захотелось ему врезать! В унылое, осточертевшее до коликов лицо. С трудом вспомнила, что восемнадцать лет вместе прожили.
— Так что?
— Угостили шашлыком.
— И поэтому ты на час опоздал?
Лаголев не ответил, бочком-бочком, виновато улыбаясь, протиснулся в санузел. Эта перманентно виноватая улыбка тоже бесила, просто наизнанку выворачивала. Натка чуть ногу в дверь не вставила, чтобы не запирался. Не следишь за идиотами, сама дура. То кран сорвут, то дорогое мыло себе на клешни пустят.
— То есть, хлеб ты не купил? — спросила Натка.
Лаголев вынырнул из санузла.
— Пусть Игорь…
— Игорь уже! Игорю напоминать не надо! — сказала Натка. — Сын, правда, весь в тебя, вместо черного хлеба батон принес!
— Другого не было! — крикнул из комнаты Игорь.
Когда не надо, со слухом у него было все в порядке. А когда надо, например, те же шторы поменять, не дозовешься. Яблоко от яблоньки в ванной недалеко падает.
— Я тебе так тапки куплю! — крикнула в ответ Натка. — И скажу, что кроссовок не было!
— Ну, ма-ам!
Горестный вопль сына сопроводил стук опрокинутого стула. Тоже нервы. Все тут на нервах. У всех — особенности! Все, видите ли, показывают, какие они ранимые, как им непросто живется, требуют понимания, участия и, вообще, чтобы не мешали. Хоть раз у них в головенках промелькнуло, что и она тоже нуждается хотя бы в покое? Что, нет желающих об этом подумать? Милая, милая семья!
— Натусь, ну, ты чего? — встрял, снова высунувшись, Лаголев.
— Ничего, Лаголев. Ничего! — в конец разозлилась Натка. — Джинсы снимай, треники твои там висят.
— Я сам застираю.
— Ага, застираешь! Застиратель нашелся!
— Нат, — Лаголев смочил физиономию и стал похож на побитого пса. — Хватит, а?
— Не хватит!
Чувствуя, что срывается, Натка переместилась на кухню, больно стукнулась об угол стола и встала у окна. На подоконнике некуда было пальцы положить — все теснились, жались к стеклу какие-то блюдечки, формочки, фаянсовые плошки, из которых тянулись на свет былинки, стебельки, листья, крохотные бочкообразные кактусы. По идее (Лаголева, чьей же еще?) все это зеленое богатство предназначалось радовать взгляд, но что-то не радовало.
Время от времени Натку так доставал заставленный подоконник, что она находилась в секунде-другой от того, чтобы сгрести посуду вместе с землей и ростками в помойное ведро.
Останавливало всегда одно: растения ни в чем не были виноваты. Кого уж признавать виновным и судить, так это существо, в трениках и майке босиком несмело вышедшее на кухню из санузла. Что-то Лаголев даже сесть уже боится.
Лаголев!
Не Саша, не Сашка, не Александр и даже не Шурик. Боже упаси! Только по фамилии, и вслух, и мысленно, чтобы не ассоциировать себя с этим неприспособленным рохлей. Чтобы лишний раз не задавать себе вопрос: как, как она могла прожить восемнадцать лет с ним в одной квартире? Не вспомнить уже, чем завлек дурочку девятнадцатилетнюю. Может, как раз своей мягкотелостью и завлек. Ай, ой, Наточка, Натусенька… Много ли надо дурочке? Слово шепнуть, по головке погладить.
Игоря как-то еще родили! Тоже удивительно. Собственно, Лаголев даже старался, какой-то запал что ли у него был. И коляску приобрел, и поддерживал, и ухаживал, но, скорее всего, из-за страха, как бы чего не случилось. Вроде же и любили друг друга когда-то.
Натка смахнула злую слезу. За окном было темно. Цепочка фонарей перебегала через улицу и пряталась за тополя.
— Натка, ты как?
Засюсюкал!
Сколько же в нем отвратительного, гадкого, раздражающего дерьма! Ничего не может, только сюсюкает. Тут бьешься, как рыба об лед, еле сводишь концы с концами, себе — ничего, все ему и сыну. А в ответ?
— Никак я, все нормально, — сказала Натка. — На ужин — гречка с курицей.
— Класс! — сказал Лаголев.
Натка чуть не фыркнула на показной энтузиазм.
— Ты деньги принес? — спросила она, повернувшись. — Надо, знаешь ли, за кредит платить. Уже день просрочки.
Физиономия Лаголева сразу погасла.
— У меня — вот.
Он выложил на стол скомканные купюры. Подвинул их от себя, будто они были грязные или заражены.
— Сколько? — спросила Натка.
— Двести девяносто.
— И все?
Лаголев побледнел. Имел бы панцирь, весь в него и спрятался. И физиономия стала — как у попрошайки на улице,
