Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
знала, что брутально-холёный Вася ни за что не вернётся в состояние голодранца. Она держала мужа даже не за яйца, а за вкус к хорошей жизни. То есть гораздо крепче. Да и Васька. Васька был хорош – и в постели, и перед подружками, и так – посмотреть в любой миг.
– А? – Вася повернул голову. – Что говоришь?
– Ничего.
– Ну, Алёшка. Хорош киснуть. Давай так. Ты оставайся на вокзале, дождись утреннего поезда.
А если что, звони – перевернём всё до Хабаровска, найдём твою Зосю.
– Хорошо. Так и сделаем.
– Ну что, давай пять?
Алёшка ловко и цепко шлёпнул ладонью в ладонь Очеретни. Посмотрели в глаза друг другу. Мужское дело, мужские игры. Алёшка по-кошачьи легко спрыгнул на асфальт.
– Эй, лейтенант Филиппов! – Вася протянул «сидор». – На, держи. Тут сухпаёк. Гурьев сказал, если заночуем где. Ну, компрене? Держи. Я ему всё расскажу. А про медсестричку не скажу, – он засмеялся и бухнул каблуком в гулкую спину бронетранспортера.
Движок рявкнул, кашлянул бензиновым выхлопом в ночи. БТР прыгнул с места и помчался в часть. Алёшка помахал рукой. Все чувства внутри расслоились. Мысль о Зосе сверлящей нотой мотала нервы, а многомесячная привычка уже подбрасывала заботы о раскладках, нарядах, поставках, учёте, завтрашнем разводе, предстоящей неделе, о словах Чернышёва и даже о том, какую песню выбрать на конкурс строевой песни. И опять возвращались к жене. Терпеть, терпеть и ждать.
Он постучался в дверь вокзала. Долго стоял. Выкурил сигарету, привычно проверил остроту зрения по двойной звезде в Малой Медведице. Всё точно – яркая и совсем тусклая рядышком. Развернулся, ещё раз стукнул, дёрнул дверь посильнее. Ещё. Вдруг забухшая от сырости дверь чмокнула и распахнулась. Он вошёл внутрь вокзала, непривычно безлюдного, наполненного эхом встреч и пустотой расставаний. Шёл как по заброшенной церкви. Эхо шагов разносилось гулко, суетилось где-то в углах коридоров. Ни дежурного, ни сторожа. Может, где-то в каптёрке мужики мирно выпивали. Впрочем, ему было всё равно.
Алёшка прошёл в зал ожидания – геометрия рядов сидений подсвечивалась призрачными отблесками звёзд. Почему-то, совершенно механически, отсчитал до семи (семёрка с детства была его заветным числом), потом повернул направо, положил вещмешок на сиденье. Клякса боли раскорячилась поперёк грудины. Боль можно было только перетерпеть. Он лёг на спину, головой на вещмешок, из которого пахло свежим хлебом и копчёной колбасой. Но есть не хотелось. Дотерпеть до утра. Дождаться. Найти Зоську. Любимую… Спать. Да, ещё. Он снял фуражку и положил за вещмешок. Фуражку пограничника никто не возьмёт. А спал он чутко. Всё. Отрубился.
Они лежали на соседних рядах сидений в зале ожидания железнодорожного вокзала знаменитого Биробиджана. Они целый день искали друг друга, совершали обычные для людей поступки, шли своей дорогой, встречали разных людей, хороших и не очень. Весь день сокращали ту невидимую пружину, которая была незримо протянута меж их сердцами все восемь месяцев. И, оказавшись совсем рядом, в одном шаге, на пределе тихого шёпота, в поле единой судьбы, они совершенно не чувствовали это натяжение.
Ведь они были рядом.
На расстоянии счастья.
А они просто спали, как спят очень уставшие дети.
Глава 2
Фибролит
1
Безлунная ночь.
В плотный кисель морозного тумана опустили снежные усы горные великаны. Их каменные старческие рёбра изрезаны трещинами и провалами. По верхней границе тумана, по кромке обрыва, тянется еле заметная тропка, присыпанная крошевом полуденного камнепада.
Пустыня.
Стужа такая, что душа чувствует тепло звёзд.
По тропе мучительно медленно движутся живые существа. Впереди, судя по хриплому дыханию, плетётся мужчина. Он ведёт заморённого ишака, на спине которого скорчилась женщина с ребёнком на руках. Гимнастёрка мужчины покрылась изморозью. Он не может поднять изувеченную правую руку. Кровь сочится через бинт и намерзает на повязке чёрной сосулькой. Волосы мужчины отчётливо седы – то ли от страха, то ли от мороза. Он всё время озирается на женщину и новорождённого сына.
Женщина накинула вонючую кошму на голову и плечи и старается сберечь тепло для грудничка. Она на грани обморока, уже ничего не соображает от холода и держится только звериным инстинктом, по воле которого дышит в махровый купальный халат и согревает спящую у сердца жизнь. К счастью, судорога так скрутила изрезанные скалами почерневшие босые ноги, что она не падает с постоянно оступающегося ишака.
Сидит, словно околела.
Загнанное животное плачет на ходу. Из выпученных глаз стекают слёзы и смывают намёрзший иней с длинных ресниц. Ишак осторожно ступает старенькими копытцами, со стоном отсапывается и роняет хлопья пены с изодранных поводом губ. Подчиняясь неведомой силе, объединяющей божьих тварей, он даже не пытается скинуть ношу, лишь дрожит и покорно идёт вперёд за окровавленным поводырём.
В совершенной красоте ночи они – единственное недоразумение, досадная случайность, портящая безупречно торжественную тишину. Из-под ног высыпаются камешки, цокают по льду и улетают в пропасть столь глубокую, что эхо их падения не возвращается. Звуки хриплого дыхания отлетают от камней и растворяются бессильно-безвольно. Горы перестоят любого живого… Нечего даже пытаться спорить с горами.
Но живые хотят выжить.
В полукилометре впереди холодный туман сгущается и покрывает тропу и скалы убийственно скользкой плёночкой. В этих краях и опытному физкультурнику тяжело. Дехкане никогда не ходят через перевал по ночам. Не рассказывали о таком. Оставаться на высоте – верно замёрзнуть. Идти вперёд уже невозможно.
Мужчина останавливается. Прислушивается. У него собачий слух и кошачье зрение.
Туман поёт. Сквозь сизый морок просачивается, проползает, проникает невозможно прекрасная мелодия. Она не громче комара. Но в горах, на высоте, комары не водятся.
Аргентинское танго.
Дошли.
Если бы мужчина умел плакать, он бы заплакал. И не потому, что он стыдится слёз. Просто не может. Глаза как-то сами собой высохли. Насмотрелись за жизнь на смерть. Слёз не осталось. В груди всё время лопается какой-то пузырёк, тело всё больше немеет.
Он точно знает, что случится на этой малюсенькой площадке. Еще полчаса, и он оступится, нарочно разожмёт пальцы, сломанной марионеткой проскользит три шага влево и, свободно, по-птичьи раскинув руки, улетит в ущелье. А потом – к ошмёткам его тела прилетят такие же изодранные куски жены и сына. И всё закончится.
В таком исходе нет ничего постыдного. Умереть легче, чем жить. Дойти тяжелее, чем просто и незатейливо улететь в пропасть. Никто ничего не узнает. Никто не поймёт. Эта пытка закончится – и для него, и для них.
Нет, конечно, можно ещё упереться. Наклонить голову, напрячь отсутствующие силы и пойти вперёд, нащупывая
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
