class="empty-line"/>
я гну дугой в улыбку.
и чувств ответных коляда –
блаженство недотроги,
что возвращается когда,
обычно ранит ноги.
о, пугало, ты будешь прав! –
мне тоже кто-то машет;
свет потушив, бежать пора,
бежать как можно дальше.
за дамой крести ли, да вброд,
верхом, идти пешком ли –
чтоб тот, где заперт, огород
не превратился в поле.
но мы неслись, и ветер нёс
навстречу снег осенний,
и я нисколько не замёрз,
в потоке снежной пены.
и чем темнее свод Лесной,
где только ветра вопли –
тем больше пугало-Шестой
менял свой прежний облик.
жердей осанка лишена,
тряпьё теперь одежды,
а из-под шляпы рыжина
волос отросших брезжит.
и лошадь не узнал бы, хоть
и думал – разлагалась
наоборот; срасталась плоть,
была обратной старость;
преображение её
почувствовал ногами;
и вот бежит в листвы проём
и с гривой, и с боками.
заржала, белая, как снег,
подпрыгнув, нас тряхнула,
и громко крикнул… человек,
без маски: видно скулы.
худой, носатый человек
с коровьими глазами;
колпак стал шляпой на главе,
и больше не засален.
– перед грозой взлетает стриж,
так я, излишне гордый,
но чем быстрее ты бежишь,
тем лучше видишь формы.
коль жизнь – движение миров,
и скорость – их основа,
ножами выточен ветров,
как брус, отполирован.
так вьётся плющ, так помидор
нарочно додетален;
в нём Мысль искала коридор
меж подсознания спален.
но коли ветром ты объят,
и гонишь, что есть дури,
всё упрощается назад
и видно суть фигуры, –
бросал Шестой через плечо
одними за другими,
что я подумал: звездочёт,
должно быть, и алхимик,
пока не вспомнил, что тогда
сказал Пятёрке ночью;
почудился поэта дар,
и дар узрел воочию…
– о, день рождения… рощи дол,
пою до хрипа в жабрах;
сегодня храбрость приобрёл,
а позже буду храбрым…
шёл снег, а мы неслись вперёд,
в блэкаут и потёмки;
стволов огромный хоровод
был долгим и высоким;
казалось, бесконечен Лес,
но бег замедлил Всадник;
притормозив, с кобылы слез,
и я, державшись сзади.
– о, разве это я? мой бред!
никто не любит чучел,
смотри! – и тычет: силуэт
во тьме висел на круче.
и я вгляделся: на шестах,
в глуши, как возле грядки,
висело пугало впотьмах –
кем был Шестой у бабки,
но не одно: недалеко,
держа в руке наброски,
чернобородый брёл…
– а кто?
– там скульптор Антокольский.
фонарь увидел хорошо –
светил издалека мне;
в плаще, накинув капюшон,
бродил, как перед камнем.
– он лепит сердца бурый ком
слияние чувств – в оправе,
чтобы запрятать глубоко,
да жерди в пляс отправить.
пусть голос будет зов рожка,
рука мастеровита,
а сердце… крепче, раз башка
соломою набита, –
так мне рассказывал Шестой,
с кобылой рядом стоя,
а снег уже был крупным столь,
как не всегда зимою;
окоченев в обносках кофт –
что двинет эти жерди?
вал: крутит руки, гонит кровь,
ужели ком предсердий?
лепи, мой скульптор, кровь и жир –
подобно человеку,
чтобы я чувствовал и жил,
для Дамы Крести некой…
из головы меня лепи,
ты, скульптор, гениален –
чтоб сердце было, как люпин:
по розовой спирали,
раскинув зелень листьев-вен,
кровь будоражит тельце;
с трухой одною в голове,
да лишь с горящим сердцем.
как сквозь кулису – через пар,
что из ноздрей кобылы,
глядели, как творец копал
для сердца в почве стылой.
как черпал тесто из земли,
дёрн поднимая с жаждой;
как сердце белое лепил,
бескровное пока что;
бугры проворно уточнял,
держа ком белый скользкий,
поглядывая на меня
зачем-то, Антокольский.
когда готово было то,
что нужно человеку,
ларец достал, затем в него
он положил поделку.
– о, этот маленький ларец,
уж очень многим нужен:
защита глиняных сердец
от пальцев неуклюжих, –
сказал Шестой, – я с ним пойду,
а ты седлай лошадку,
бегите прочь: я встречу ту,
что ставила на грядку;
не застрелившегося мать,
а та, ради которой
цветов беременная рать
моей была опорой.
Снежинка заберёт отсель –
из Леса, царства арок;
а я ларец заветный сей
ей отнесу в подарок.
благодарю тебя, мой друг,
за разум и за смелость, –
ушёл, не пожимая рук.
остаться мне хотелось,
но сел на лошадь – и несёт,
да по-живому грузно;
так живописно, как полёт
сороки над капустой.
а я, во времени застряв,
не знаю эти тропы –
из середины октября
как ехать в август тёплый;
один, да мистика вокруг…
боюсь, и дрожь – в колени…
Снежинка, твой белёсый круп
теперь моё спасение.
волшебный час, где сон за сном…
не удивляюсь ныне;
а снег, что хор, гудит псалом,
летя к земле с вершины.
гудит октябрьская метель
и листья белым красит;
о, Дама Крести, неужель
ты выйдешь в ипостаси?
ты выйдешь и покажешь лик,
в моё посмотришь рыло;
одной тебя не ради ли
со мной всё это было?
я этого не пропущу!
постой, Снежинка, рано –
и следом вожжи, как пращу,
на кисть мотаю рьяно.
пока совсем недалеко,
хочу узнать, хоть тресни!
взглянуть бы хоть одним глазком
