устах
молчал – а что ответить?..
– давайте я нажму курок, –
тогда вмешался пятый, –
мы сели вместе, я игрок,
и нет пути обратно.
он дуло взял из наших рук
и ни о чём не думал, –
он, на второго глядя, –
друг, – сказал, – давайте дуло!
– не надо! – сник четвёртый, – ах! –
взял револьвер, готовясь,
и в этот миг, чем вечный страх
была сильнее совесть…
в его глазах блестит мольба,
дрожат стальные пальцы;
он долго крутит барабан,
готовится стреляться.
и вот он целится в висок…
глаза – как две черешни;
зажмурился, скривив лицо,
нажал! – живой, как прежде…
и тут же, всем не дав сказать,
от остальных отпрянул,
и крутит барабан опять,
стуча по барабану…
– уймись! – кричат, на револьвер
таращится нелепо,
подносит дуло к голове,
и выстрел! – грянул в небо –
в последний миг он дуло – вверх!
и сгорбился, как панцирь;
Шестой рванулся человек,
взял револьвер из пальцев
– с меня довольно, я не трус, –
взял пятый у Шестого, –
Судьбе покорный: застрелюсь,
а нет – сойдёмся снова!
за вас, друзья! в последний час
я говорю, быть может, –
он крутит пулю, дуло – в глаз,
щелчок! озноб по коже…
и улыбается друзьям;
на кладбище прохладно,
окончен круг Пяти, а там
Шестой стоит нескладный,
он беден, молчалив и рыж;
прикрикнул третий малость:
– бери стрелять, чего стоишь? –
и выпил, что осталось.
стоит Шестой, давно умолк,
а в мыслях комья каши;
тропой кладбищенских дорог
ходил, наверно, каждый;
и хоронил… как жить, но впрок,
когда уже не двадцать?
рискнёшь за всё нажать курок,
поймёшь, как добиваться…
где сна предвечного канун,
лишь пулю рок подкинет,
подумал, сколько помнит лун,
таких, как светит ныне?
и сколько там душевных войн? –
трёх Матерей я слышу;
а в меховых ветвях Шестой
макушкой светит рыжей.
и сколько раз он счастлив был –
но без неё – сколь будет?
обратной нет уже тропы,
так жизнь есть дар минуте.
он револьвер берёт из рук,
Шестой, игрок последний;
курка обжёг холодный крюк,
а в мыслях вьются бредни…
он барабан перекрутил;
где ждал любовь, там пусто…
тревога серая в груди,
а значит, будут чувства.
из пятерых четыре – все
глядят, умолкли напрочь;
где страха семена – в посев,
взойдёт при жатве храбрость.
и вот он целится в себя…
щелчок! не вышло горя,
а сердце бьётся! из семян
взошёл соцвет покоя.
так, значит, велено Судьбой…
дрожит, уставший очень;
– закончен круг, – сказал Шестой,
для всех уже закончен.
развеян хмель… став горевать,
все над вторым склонились;
а у него осталась мать
одна… Фортуны милость…
кто скажет ей теперь о нём,
как ныне жить Четвёрке?
свалился горьких мыслей ком,
на всех свалился, горький…
– как были мы ослеплены, –
трезвея, всхлипнул третий,
и под ярмом стоят вины,
как что разбили дети.
но должно матери нам весть
сказать, дружили вместе…
тут глас Шестого:
– коль я здесь,
могу – сторонний вестник.
от вас услышать будет всё ж
страшней про гибель сына;
я ей скажу…
– да как пойдёшь,
коль мы, друзья, повинны…
и коль безумствовали мы,
все перед ним в ответе, –
так, молвив, пятый щёки мыл
слезами – горем съеден.
и думали все Вчетвером,
и странник тоже думал, –
Три Матери над потолком
дрожали в качке шума.
и вдруг четвёртый вскрикнул:
– о, я пьяница безмозглый!
как матери скажу о том? –
был искренним тот восклик…
другие тоже лишь теперь
узнали безвозвратность;
лазурной жизни менестрель
умрёт, как оказалось…
и не воскреснет – вечна смерть…
и пятый молвил:
– где ж ты…
не будет пусть Фортуны впредь,
но будет всё как прежде.
– и я б хотел, – четвёртый взвыл,
отдать своё везение,
чтоб друга оживить! – увы,
не будет воскресенья…
кривили, сокрушаясь, рты,
но молвил первый:
– хватит. мы похороним, ну а ты
известьем встретишь матерь… –
и на Шестого посмотрел;
тот, самый трезвый, замер,
и, как сожжённый на костре –
поблёк, снуёт глазами.
пока рыдали вчетвером,
узнал второго ближе;
– соседи мы…, – спросил, – не сон
ли я сегодня вижу?..
он редко в наших был краях,
но мать я вроде знаю, –
Шестой сказал, и, что маяк,
глаза горят печалью…
но, может, так тому и быть,
и никуда не деться;
а если б не было стрельбы –
не знал того соседства.
– о, бедный друг, как мы бедны,
была последней встреча;
кто умирает молодым,
живёт отныне вечно, –
так первый подытожил. юн
в ночь первомай рассветный.
я как число «один»– стою,
свидетель неприметный.
на том решили. тело – в плащ;
в лес подалась Четвёрка,
а странник – вестник, нёсший плач,
в деревню шёл дорогой.
и коль второму не спалось,
мог слышать их за мили –
друзья и странник, шедший врозь,
о нём лишь говорили.
*
деревьев хор гудит ведром;
проснулся… дом всё тот же;
– он хочет возвратиться в дом,
из-за себя не может, –
последнее услышал я,
и канул отзвук в нишу;
что положила бабка в чай,
что я такое вижу?..
но разве в чае дело лишь?..
с загадкой будет
