ножа точно в сердце. Понятно, никто этому не поверил, но срок дали небольшой. Раз он сам защищал преступницу? Но голубчик всё равно – все эти годы мучился совестью, что из-за него её осудили.
И сейчас история повторялась. Неужели ему следует снова защищать её, привирая что-то немыслимое, вроде такого: «посторонний мужчина, проходя, случайно упал на нож в её руках, которым голубка собиралась почтистить яблоко»? Или может «вскрыть пачку сигарет» (резаком размером более чем в пол-локтя)?
С ума можно сойти – нападение в метро – спустя двенадцать лет?!! Она что – годами носила в сумке нож, его ждала что ли? Зная, что он уехал из страны, или как?
Здравому рассуждению не ведома психология сумасшедших.
Она же вроде замужем, муж чего – не знал, что она таскает нож? Или тоже жалел бедняжку?
Как ей вообще удалось так задурить ему голову, что он – сам жестоко пострадав – жалел именно её?
Чем таким может владеть женщина, каким таким искусством внушения, чтобы – однозначно виноватая – была оправдана, а её жертва всю жизнь чувствоваала вину?
Таких глубин женской психики Николай не понимал. Но может это не в женской психике дело, а в его собственной? Может это он чокнутый, а не она?
Короче говоря, что толку бередить душу вопросами, на которые нет ответов?
И Николай отбрасывал вопросы усилием воли, подавляя их, вытесняя за пределы сознания. Он бы по привычке уже давно бежал бы в винный, чтобы за стаканчиком со спасительной дозой «как следует подумать». Но увы – следователь обещал вернуться с минуты на минуту, уходить ему запретили. А в больнице алкоголь, ясное дело, взять было негде. И убежать боязно, кабы чего не заподозрили…
После пережитого в метро, после того странноватого «чпока», когда открылась вся глупость его когда-то женитьбы на Татьяне, поскольку они никогда не были родственными душами – что-то в его отношении к бывшей жене и всей этой передряге в одночасье изменилось.
Подумать только – года шли и ничего не менялось, а тут – бац, и кончилось.
Он отчётливо осознал как всегда, всё их знакомство постоянно чувствовал отчуждённость. Но секс – вот же дела! – будто бы снова притягивал старательно отталкиваемую душой подругу. Однако, вот же – во время секса с ней он до странности упадал в какие-то фантазии, с Татьяной в общем-то и не связанные. Он спал не с ней, а с собственными фантазиями, проецируемыми на неё. И теперь – внезапно и отчачянно – опознал, как это в сущности было с его стороны нелепо. Зачем он это делал?
Это всегда была чужая женщина, так и не ставшая своей. Может это её бесило? Или его самого?
И что самое удивительное: Николай явно ощущал, что больше ему её не жалко. Не из-за себя, а просто он её увидел иначе. Никакого своего участия в том, что она такая, а не иная, Николай больше не находил. Его совесть вдруг – совершенно неожиданно и впервые в жизни – наконец замолчала! Николай был ошарашен разницей чувств!
Они оба ошиблись, когда поженились. Не даром же они были знакомы почти десять лет до того как расписались. Если бы была между ними хотя бы какая-то возможность – они бы поженились ещё тогда в Москве, до его переезда в США. Но ведь не давало же что-то! Оно и не давало – вот это: чужеродность душ! И никуда оно за годы встреч-расставаний не делось, но оба просто проигнорировали это! Каждый нуждался в своём, слишком долго не находя родственной души. Вот и сошлись, воображая что вместе два неудачника создадут большую удачу.
Не создалось. И не надо рвать на груди рубаху, жалея что её возможно снова посадят. Скорее всего снова положат в лечебницу, всего и делов. Госсподи, да у неё же бабка в психушке померла. Мать Татьяны ездила её навещать. Даже и сама Татьяна тоже ездила.
Но ничего – Николай всё равно ничегошеньки не заподозрил… У них это в семье, похоже, наследственное. Не заподозрил даже при том, что его родная матушка открыто уговаривала: «у неё печать на лице, не связывай с ней судьбу»…
Вспомнив это, Николай издал тяжёлый вздох… И вдруг – освобождённо улыбнулся.
За окном щебетали птички, небо светилось голубым куполом. Дома его ждала невеста. Вернее, он уже не менее двух лет всё никак не мог сообразить, хочет он на ней жениться или нет. А тут – посмотрел на небо, вспомнил лицо подруги и понял: да он просто её любит.
И чего он не понимал раньше, если это очевидно?
Он скучает, она ждёт. Наконец-то он свободен. И никому ничего не должен. Раньше надо было освободиться. Чего он всё горевал – то за одно, то за другое? Несовершенство это, будь оно неладно!
И что с того? – Все несовершенны, и ничего – несовершенство это всего лишь штрихи портрета, у кого-то их больше, у других меньше. Не обязательно было заботиться обо всех и вся, особенно если учесть, что забота в конечном итоге всегда была о себе. За то, что не смог реализовать амбиции. Ничего не смог. И ладно.
Выходит, бывшая жена – появившись на его горизонте повторно – отпустила свою мертвую хватку с его многостарадального сердца? Похоже, он не мог никого любить потому что не мог простить себя? Не мог поверить, будто кому-то нужен такой ущербный?
–– Я не мог, – повторил в пол-голоса Николай, – я был в клетке своих обид. Я мстил себе за то, что обиженный и недостоен любви.
В своей картине мира. В своей мелкотравчатой картине… Застрявший в детстве, где мир не был слишком щедрым к ребёнку… Коля мог приближаться и приближать к себе только отдельных – с ущербностью, чтобы не чувствовать себя на их фоне совсем уж непереносимо.
-– Какая в сущности гадость – заливаться алкоголем до бесчувствия, лишь бы залить картину в голове, которую сам же и выдумал и сам всю жизнь холил, укрепляя её железобетонную хватку?
–– Как я вообще мог с ней жить? Только спьяну… Подспудно понимая что мы оба нахрен никому не нужны, потому что порченные… – Мысли Николая как бы вырвавшись из западни бежали волнами, набегая на предыдушие и вызывая на лице краску стыда.
–– Порченный – потому что алкоголик! – Николай едва не взвыл, одновременно негодуя и наслаждаясь дошедшей наконец внятностью и простотой произносимого.
