к своему великому изумлению – ребёночка полюбил ещё до рождения. Но увы – когда-то ему не дали кота, надо понимать: чтобы не пригревал теплым тельцем швы поперёк груди. А на этот раз ему не дали собственную дочку, отлучив его почти сразу после рождения. Отказали от дома – всего и делов.
–– «Мавр сделал своё дело, Мавр может уходить», – избранница использовала именно эти слова, когда после очередной ссоры выгнала Николая из дома.
А он-то не обращал внимания, когда подруга – задолго до беременности – открыто высказывала мысль, что для воспитания ребёнка ей муж не нужен. Потому что «всё необходимое она может обеспечить сама». Он тогда, похоже, тоже принял это за образное выражение благородства душевного, вкупе с весьма похвальной самостоятельностью. Благородная душа повсюду видит только благородство – ничего не поделать.
А оказалось – женщина открыто посвящала его в свои планы на будущее, где Николая учтено не было. Однако, увы – молодой человек, облапошенный своей порядочностью, ничего и не понял.
В итоге у него не было ни своего кота, ни ребёнка. Хотя алименты, конечно, начислили. Но оно и понятно, ведь это так «по совести» – ребёнок-то от него, чего уж там…
Так ко времени неожиданной встречи с бывшей женой в метро, у Николая было за спиной два брака – оба неудачных, и два длительных сожительства, одно из которых было прервано родившимся ребёнком, а второе продолжалось – ни к чему конкретному не приводя.
-– А ты хотя бы вспоминаешь меня? – Татьяна слегка наклонила голову, изображая кокетство.
Из памяти Николая невольно всплыла картинка совместного проживания. С регулярностью дважды в месяц, а порой и в неделю, между ними разгорались такой сумасшедшей силы скандалы, что соседи не раз вызывали полицию, а уж сколько стучали по трубам – не счесть. Молодые регулярно доводили друг дружку (и соседей) до белого каления. Татьяне постоянно «как воздух» требовалась встряска. Якобы во имя «улучшения отношений» она доставала его бесконечными выяснениями, вернее моральными тирадами с использованием бабских штампов мышления, поразительно напоминающих «праведные претензии блондинки» в шёлковом белом халате на голое тело.
Только блондинки такого сорта, в отличии от Татьяны, являются красотками, которыми хвалятся богатые папики в мужском сообществе. И хвалятся потому, что в состоянии их содержать. И когда такая дамочка качает права – он платит! Чтобы увеличивать её внешний лоск, ради приносящего дивиденты мужского уважения. В негласном «Табеле о Рангах» за обладание такой «кобылкой» крутому Альфа-самцу перепадало не только лишь бесплодного уважения, но и повышение его личного статуса – среди прочих старпёров. Такого сорта блондинки – это тот же капитал, только живой. Породистые самочки с холёной кожей без грамма лишних жиров, вся обязанность которых угождать своему Повелителю. Именно для угождения ему – ей положено носить подаренные бриллианты и показываться в обществе в спортивном авто.
Но какое отношение к этому миру современных красавиц имела Татьяна? Ровно никакого.
Ни разу не красавица, без какого бы то ни было реализванного хотя бы чего-то? Воспитанная на сериалах или страстных подражаниях дамочкам-львицам светского общества – сама не являлась ни блондинкой, ни моделью, ни хотя бы кем-то – кроме просто женщины, случайно среди прочих, познакомившейся с Николаем много лет назад. Настойчивее других преследовала, вот и всё достоинство.
Николай – тоже ни разу даже близко не Принц или мечта любой ссыкухи, не сыночек папика из списка богатеев журнала Форбс. И не герой статей хотя бы журнала Сноб. Он изначально совершенно не подходил ей на роль нужного для зависти давно замужних подруг. Или всего лишь на роль нужного в хозяйстве мужа. И повторял ей об этом неоднократно. Но она же уговаривала. Только и делов – недооценила своего же воспитания: в духе журнально-глянцевого счастья.
Однако избраннику такой глянец был глубоко ненавистен. Поскольку сыпал гигантские кучи соли на раны личной нереализованности, недооценённости и неумения добывать бабло охапками.
Такие вещи женщины всегда понимают задолго до серьёзных отношений. И только совсем уж бедолага выйдет замуж за того, кто заведомо не из той оперы, где она хочет блистать в виде Прима-балерины.
В итоге бывшая подруга, ставшая женой, сыпала соль на раны не обслуживающего её мечты мужа. Он отбивался, стараясь разбивать её идеалы – чеканными злыми фразами… Лицо его в это время напоминало хищнический оскал. В полубеспамятстве пьяной речи он, отвратительно ухмыляясь, терзал её слабую психику – наказывал, стараясь укусить побольнее. Защищался, нападая с оттяжечкой. Хотелось её распять – чтобы под левым соском увидеть собственный клык, припавший к побеждённой жертве, вздрагивающей в конвульсиях своего поражения.
В регулярных словесных баталиях поочерёдно истекали кровью их эмоции: то одна жертва собственного порока заходилась в крике оскорблений, то другой – возвращал полученное, прибавив в добавок своего из личного банка озлобления. Подпитываемые опьяняющим пойлом, они могли или сливаться в сексуальном исступлении, или в словесных истязаниях – вместо секса.
Для скандала лучше всего срабатывала правда.
Татьяна психовала. Не привыкшая к откровенной речи простонародья, ведь хорошую девочку учили в культурном русле: сохранять лицо, изображать деловую даму. Высказываться откровенно в отношении «так воспитанной мамой» душечки как-то так – не позволялось. В их среде – успешных хозяев жизни – воспитанием детишек занимались с помощью дрессировки на похвалу. Голубке было уже за тридцать, а ей примитивно не хватало похвал. Но разве пьяный мужчинка, всю жизнь жестоко страдающий совестью и принуждением себя к смирению – способен хвалить вообще непонятно за что? Ему такая претензия вообще непонятна.
И пока они долгие годы страстно лаялись по телефону, то всегда выручало простое действо – бросить трубку, напиться таблеток и успокоиться. И на другой день начать все сначала. Но после начала проживания в одной квартире такой финт сделался невозможен.
Напиваясь, он доводиил её, она в ответ – так оборонялась, наступая во все тяжкие, что в квартире сгорали лампочки, утюги, разбивались телефоны и лап-топы. А кот прятался под диваном, так что достать его не представлялось возможным.
Конечно, припоминать те «ласовые слова», которыми они с упоением награждали друг дружку вовсе не хотелось. И конечно признать главное – то, что за словами он нарывался – не умея наказать себя за то, что не может жить с удовлетворением и постоянно страдает, внутренне терзая себя – этого вспоминать тоже не хотелось.
Казнить близкую женщину за то, что она такая же ничтожная, каким чувствует себя он сам? Перекладывая личное ничтожество на окружающих? – Нет уж. Не надо ему
