разу не девичье. Есть женщины, у которых лицо и в старости всё равно с призывной изюминкой, при близком общении возникает притяжение. А другие – просто тётки. Эта «его жена» была тёткой.
«Неужели раньше за женственность я принимал всего лишь ухоженность?» – неожиданно для себя подумал Николай. И удивился открытию.
Рядом с ним на скамейке метро сидела просто тётка, ничего духовно-трепетного, вдохновляюще-влекущего. Ничего, за что можно было бы зацепиться мужскому интересу. Грудь с животом в общей массе, шея раздобревшая – почти вросла в массу тела. Волосы – явно крашеные – с неуместным для её теперешнего образа рыжеватым отливом.
А раньше он любил зарываться лицом в её грудь, или дышать в волосы, втягивая их прятный запах шампуня. С ней у него был его самый лучший секс. Правда – до того, как они поженились. Может он потому и сошёлся, что запомнил тот первый лучший секс?
В юности у Николая были трудности с сексом. Никак не мог начать. А когда, наконец, получилось – это оказалось почти скучно. Он никак не мог обнаружить в этом какое-то там счастье или немыслимый роматизм. Ему приходилось попросту играть этот так нужный девушкам «романтизм». И поскольку герой-любовник, играющий роль с усердием, всегда много убедительнее естественного парня. Женщины не жаловались, а сам он частенько оставался разочарован.
Когда стали жить вместе, то постоянно играть стало лениво, и секс довольно быстро наскучил.
Она начала жаловаться. И неудивительно. Поженившись, молодые реализовали её мечту, и стало важным заменить её чем-то иным. Но чем? Про детей ему и думать не хотелось. До того как расписаться, Николай взял с неё обещание, что поженятся, но без детей. Она согласилась.
Но о чём тогда следовало мечтать? На этот вопрос у обоих не было ответа. Потерянное поколение девяностых, не знавшие беспросветного уравнивающего всех дефицита и страстного желания реализовать счастье простого семейного достатка… Не мечтающие заработать на комфортное будущее, реализоваться в достойной профессии, чтобы доход сочетался с интересом… Не заставшие времени, когда страна верила в идеи…
У детей потрерянного поколения девяностых попросту не имелось привитых целей. Единственное, что меж ними было соединяющего – это секс.
И ему это надоело. К тому времени он уже устроился на работу, с помощью её знакомых. Большего ему жена дать не могла. У неё просто ничего не было. Женщина хотела чего-то для себя. Но что? Разве она могла внятно выразить претензии? Или он мог что-то противопоставить?
И меж ними начались реально жестокие скандалы.
-– Нормально, у меня всё хорошо, – Татьяна явно не собиралась распостраняться на тему пребывания в лечебнице.
–– Как твой отец? Мать? – Николай старался быть вежливым и спрашивал чисто внешне, на самом деле не сильно интересуясь. Никаких личных отношений с её родственниками у Николая не сохранилось. До осуждения с него просили денежных вложений, он вкладывался. После – как отрезало. Когда Татьяну осудили, он будто освободился, вычеркнув её из памяти. Ему не отдали даже кота, хотя он очень просил, и уж конечно – кота-то могли бы отдать – за те тысячи, которые у него забрали на адвокатов.
–– Мама умерла, когда я отбывала срок. Отец женат на своей сотруднице, на год моложе меня. Я с ними почти не общаюсь. Она держит отца в узде и настроивает его против меня. – Татьяна усиленно теребила пуговицу на своей курточке.
–– Ты всё ещё работаешь в его фирме?
–– Нет, мы давно поссорились, несколько лет назад. У меня пенсия по инвалидности. И муж хорошо зарабатывает.
–– Дети есть?
–– Нет. После аборта больше не беременею.
–– А от кого аборт был? Хотя бы за это ко мне нет претензий?
–– После освобождения сошлась с одним. Он меня избил, я пошла и сделала аборт.
–– Понимаю, – Николай больше на неё не смотрел, опустив лицо и обозревая искуссно выложенный узор на мраморном полу станции метро.
-– Да чего ты можешь понимать? – вскинулась подруга. – Как меня доводил до белого каления? Ты же сам виноват во всём. Из-за тебя же посадили. Если бы не деньги, знаешь какой мне припаяли бы срок?
–– Не забывай: если бы не мои деньги в том числе. Или тебе напомнить общую сумму на адвокатов, уплывшую для тебя с моего счёта? Ладно, дело прошлое – чего ворошить…
–– А я бы поворошила… – лицо её вспыхнуло, резко покраснев. – Мама из-за тебя умерла, у меня детей нет. А ты вон – живёхонек, морду наел. Довольный!
–– Кота жалко. Куда ты кота отдала?
–– Когда посадили, оставила маме. Ты же новую бабу завёл! Я может тебе отдала бы.
–– Так чего же не отдала, я же просил? Мать твоя его никогда не любила.
–– Не хотела тебе оставлять. С чего бы ты наслаждался с новой женой, если меня посадили?
–– Ну нет так нет. Я так и понял. – Николай снова опустил голову.
–– А ты сам женат? – Татьяна некстати улыбалась.
Николай вспомнил женщину, с которой жил. Сошлись после его второго возвращения из США. И всё никак не мог решиться и расписаться. Вроде всё между ними нормально, она работает в родственной компании, тоже в деле программирования. Расписаться давно пора, но вот так прямо удивительно – можно сказать «энергии не идут».
-– Женат, – произнёс он вслух – неожиданно, без какого-либо плана соврать – и сам удивился. Внутри у него, на обочине сознания, будто «чпокнула жевательная резинка».
Когда Коле было около семи-восьми лет, мать учила его лечить боль руками. Он тогда умел лечить свои головные боли. Ложился на спину, предварительно что есть силы затянув поверх лба что-нибудь вроде полотенца. Чтобы сдавить голову точно обручем. Потом закрывал глаза, расслаблялся и представлял внутри головы вагончик. Вагончик входил в голову через висок, в него следовало загрузить боль. И когда боль укладывалась в вагончике – его следовало вывезти из головы через другой висок. И выгрузить боль наружу. Так несколькими вагонами он излечивал головную боль, которую таблетки остановить не могли.
После того, как рассказал матери про этот метод, мать попросила попробовать – забрать боль из её головы. Так и научила: «вытяни руки, поднеси к голове ладонями и втягивай ими головную боль, а когда втянешь – стряхни её на пол, будто в землю – из ладоней. В ладошках не оставляй».
И Коля стал пробовать. Мать как раз мучилась головной болью. Он протянул ладошки
