class="p1">— Агата, лучше не нарывайся, — произносит за моей спиной Генри. Засранец. Ну это же в его интересах. Так же, как и у святой воды, у молитвы о милосердии должен быть эффект, ослабляющий силу наказания. Хотя бы временно. Ну так мне кажется.
— Поправьте меня, если я вдруг ошибаюсь, мисс Виндроуз. Вы вправду собрались молиться? За исчадие ада? — Артур поднимает бровь. Обычно это действует безотказно, всегда внушает всем его подчиненным лишь трепет. А меня сейчас этот немой укор бесит еще сильнее. Почему на меня смотрят так, будто я попросила внеочередной отгул?
— Вы не ошиблись, мистер Пейтон, — я упрямо задираю подбородок. — Я хочу помолиться. За исчадие ада.
— Мотивацию, я полагаю, лучше не спрашивать? — едко уточняет Артур. — Мисс Виндроуз, вы настолько без мозгов, что увлеклись этим… Хартманом? Играете с Небесами из-за того лишь, что этот кретин шевельнул в вас похоть?
— Да как вы смеете… — у меня аж горло сводит от возмущения. Как вообще можно равнять сочувствие с банальным влечением?
— Артур, ты правда перегибаешь, — ледяным тоном замечает Джон. — Агата, конечно, сейчас не права, но ты…
— Я бы не рекомендовал вам вмешиваться, младший архангел Миллер, — чеканит голосом Артур, не давая Джону договорить. — Вот в ваших чувствах к этой леди я не сомневаюсь абсолютно. В некоторых случаях я закрываю глаза на такие явления, но сейчас… Не вмешивайтесь.
Лицо Джона сводит от ярости. Он обычно так спокоен, а сейчас… И эти красные пятна на скулах… Его обвинили в предвзятости, в каких-то чрезмерных чувствах ко мне. Нет, надо будет поговорить с ним позже, но сейчас, увы, не до этого.
Судя по лицу Артура, он почти готов уволочь меня отсюда силой, прихватив если не за ухо, то хотя бы за шкирку.
— А знаете что, мистер Пейтон, — отстраненно замечаю я. — Я ведь не спрашиваю вашего разрешения. На молитву вообще не нужно ничьего разрешения. Можете влепить мне выговор. Если хоть в одной нашей инструкции найдете запрет молитв о милосердии к судьбе демона.
И все, больше я ни слова ему не скажу. Я снова разворачиваюсь к кресту Генри и опускаюсь перед ним на колени, складывая ладони перед грудью.
За моей спиной же такая тишина, что яснее ясного — мистеру Пейтону я окончательно взорвала мозг своими выходками.
— Птаха, не нарывайся на неприятности, — тихо произносит Генри. — Я оценил, правда, ты удивительно чокнутая, но не надо. Тебе потом и правда прилетит выговор, к нормальной работе еще пару месяцев не подпустят…
— Ты помолчать можешь некоторое время? — я бросаю на него недовольный взгляд из-под опущенных ресниц, а потом пытаюсь собраться с мыслям. Молитва о милосердии к грехам. Никогда не думала, что она мне пригодится, но в смертной жизни отец заставил меня выучить весь молитвенник на зубок.
— Я попробую, — тихо вздыхает демон, глядя на меня все с тем же изумленным любопытством.
Я ожидала, что Артур или Джон остановят меня, но видимо… Видимо, они понимают, что увести меня сейчас отсюда можно только силком.
Мне жаль Генри. Очень жаль, вот правда. О нем говорят как о ком-то страшном, а я видела человека, которого плотно обнимали его прошлые грехи. Который может и смог бы стать кем-то другим, но в него больше никто не верил. Он не причинил мне вреда, хотя мог бы, не оскорбил, да и вообще — кажется, сочувствовал, даже не вспоминая, что из-за меня ему сегодня пришлось худо. Такой ли он плохой, что не достоин даже простой молитвы?
Нет, не такой.
Именно поэтому я шепчу сейчас фразу за фразой, слово за словом, и никак не могу остановиться. Мне довелось лишь раз соприкоснуться с его крестом— и вся моя душа содрогнулась при этом воспоминании. А он прикован к кресту уже не первый десяток лет. Будь моя воля — я бы хотела сделать хоть что-то, что помогло бы ему оказаться освобожденным. Ему и всем им, обреченным на высшую меру, по одной лишь причине, что больше никак Лимб не может помешать им вредить другим.
Но я же знаю — амнистии только для слабых демонов. Сильных — исчадий ада, отродий, демонов похоти спасти невозможно. И все, что я могу, — это умолять небеса о милосердии, задыхаясь от собственной настойчивости, не замечая бегущих по щекам слез.
В голове гудит, когда я наконец нахожу в себе силы замолчать и открываю глаза. Генри смотрит на меня печальным взглядом и не говорит ни слова. Как бы то ни было, еще чуть-чуть — и мне придется уйти, оставив его тут в одиночестве в компании с его приговором, но я могу ему дать сейчас лишь только свою молитву.
Крылья материализуются за спиной по моей воле. Материализуются и толкают меня в воздух над крестом Генри. Он поднимает голову, смотрит мне в лицо удивленными янтарными глазами. Я же — чуть подаюсь вперед, настолько близко, чтоб коснуться его влажного от пота лба своими губами. В эту секунду я не боюсь боли, что грозит мне, соприкоснись я с крестом хоть кончиком крыла. Я готова принять это наказание, это малая плата за возможность приободрить этого демона.
— Держись, — шепчу я, ловя растерянный взгляд Генри.
А затем его оковы размыкаются, и демон падает на землю.
4. Свободный, голодный, демон!
Первые секунд пятнадцать Генриха окружает блаженная тишина. Молчат все — Пейтон, Миллер, девчонка… А Генрих лежит на земле неподвижно, пластом, не шевелясь ни единым мускулом. Наслаждаясь каждой секундой полного вкуса собственного чутья.
Свобода? Настоящая? Не сон? Не пустая греза, привидевшаяся в чутком болезненном забытьи?
Свобода… Её ни с чем нельзя перепутать. Больше не впиваются в кожу спины раскаленные зубы гнева Небес, в крови просыпается демоническая сила, а чутье с каждым вдохом начинает нести все больше информации. Кажется, им можно ощупать все на десять футов вокруг.
— Ах ты ж… — Изо рта Пейтона на свет рождается такое замысловатое ругательство, что Генриху даже удивительно, что этот занудный святоша в принципе знает такие слова. Небеса, по идее, должны его за такое вот покарать немедленно. Молнией по макушке. Ну демону бы за такое точно бы досталось, а архангелам, видимо, полагаются скидки.
Артур и без молнии приходит в себя быстрее всех, земля вдруг начинает мелко дрожать. За
