Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
Естественно, в дни ученических выставок (а они проходили зимой, в канун Рождества) к зданию училища съезжалось множество интересующихся — возможность купить за копейки шедевр действовала как магнит.
И только Гиляровский покупал чепуху, притом нарочно. В отличие от них он был настоящим меценатом.
В этом меценатстве не было, конечно, ни малейшего желания продемонстрировать общественности благородство своей души. Просто сам Владимир Алексеевич был человеком колоритным, и его, естественно, тянуло к таким же, как и он.
Самым, пожалуй, колоритным из преподавателей училища был скульптор Волнухин. Викентий Вересаев вспоминал о нем: «Ученики звали его „тятя“. Был он очень добр — специально старороссийскою добротою: слишком был ленив, чтобы быть злым. Но если с кем случалась беда, невозможно было заставить его хоть пальцем двинуть в помощь ему, пойти похлопотать и т.п.: лень. В мастерской его было грязно ужасно. Пришла раз жена одного из его учеников, смущенно оглядывается, где бы ей сесть. Волнухин сел на запыленную табуретку, повертелся на ней. Встал:
— Садитесь. Теперь чисто.
Жил и ел в своей мастерской, сам себе варил борщ. Была семья, но там он обедать не любил. Жена скажет: «Умой руки». Посуду не мыл неделями. Раз старуха няня ему сказала:
— Ужотка пойду я в баню, давай посуду твою захвачу, там помою.
Только в бане можно было ее отмыть. Вздумает угостить чаем — ужас: и стакан неделями не мыт. Если гость предварительно вымоет стакан, Волнухин обидится».
Впрочем, экзотических персон в училище было хоть отбавляй. Рослый истопник подрабатывал тут «бельведерским Аполлоном» — был по совместительству натурщиком. А один из профессоров, кутила-скульптор Ромазанов, угощал всех горячим «напитком весталок» (из джина и коньяка с сахаром и апельсинами) и устраивал шествия хмельных трубачей по Мясницкой.
Однако учебная программа в этом учреждении оставляла желать лучшего. Дядя Гиляй так писал о художниках: «Воспитание в детстве было получить негде, а образования Училище живописи не давало, программа общеобразовательных предметов была слаба, да и смотрели на образование, как на пустяки, — были уверены, что художнику нужна только кисть, а образование — вещь второстепенная».
Исключение составлял, пожалуй что, один историк В. Ключевский. К. Ф. Юон вспоминал: «В Московском училище живописи, ваяния и зодчества в годы моего учения были организованы лекции, которые читали профессора Московского университета. Особой популярностью у студенчества пользовался профессор русской истории В. О. Ключевский. В лектории обычно не хватало мест для всех желающих его послушать, так как присутствовали не только учащиеся, но и весь преподавательский состав. Сам Ключевский однажды сказал, что ни одна аудитория не удовлетворяла его так глубоко, как слушатели Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Ключевский читал живо и содержательно, он умел доходчиво, образно осветить исторические события и факты из прошлой и современной ему жизни русского народа. Его проникновенные слова западали в душу, будили воображение и вызывали патриотические чувства».
Но в основном преподаватели «непрофильных» наук и дисциплин видели перед собой полупустые залы и скучающие лица будущих художников.
Студенты же, разумеется, об этом не жалели. Главное — было налажено питание. Владимир Алексеевич об этом сообщал: «Во дворе дома Училища живописи во флигельке, где была скульптурная мастерская Волнухина, много лет помещалась столовка, занимавшая две сводчатых комнаты, и в каждой комнате стояли чисто-начисто вымытые простые деревянные столы с горами нарезанного черного хлеба. Кругом на скамейках сидели обедавшие.
Столовка была открыта ежедневно, кроме воскресений, от часу до трех, и всегда была полна. Раздетый, прямо из классов, наскоро прибегает сюда ученик, берет тарелку и металлическую ложку и прямо к горящей плите, где подслеповатая старушка Моисеевна и ее дочь отпускают кушанья. Садится ученик с горячим за стол, потом приходит за вторым, а потом уж платит деньги старушке и уходит. Иногда, если денег нет, просит подождать, и Моисеевна верила всем.
— Ты уж принеси… а то я забуду, — говорила она.
Обед из двух блюд с куском говядины в супе стоил семнадцать копеек, а без говядины одиннадцать копеек. На второе — то котлеты, то каша, то что-нибудь из картошки, а иногда полная тарелка клюквенного киселя и стакан молока. Клюква тогда стоила три копейки фунт, а молоко две копейки стакан.
Не было никаких кассирш, никаких билетиков. И мало было таких, кто надует Моисеевну, почти всегда платили наличными, займут у кого-нибудь одиннадцать копеек и заплатят. После выставок все расплачивались обязательно».
Случалось, что придет к той полулегендарной Моисеевне приличный барин, явно господин со средствами, и сунет ей пачку кредиток.
— Это ты, батюшка, за что же? — изумлялась бабушка.
— Должен тебе, Моисеевна, получи! — отвечал барин.
— Да ты кто будешь-то? — недоумевала добрая старушка.
Ясное дело, барин называл себя. Моисеевна на несколько секунд задумывалась, после чего лицо ее светлело, глаза делались веселыми.
— Ах ты батюшки, да это, Санька, ты?! — кричала бабушка. — А я и не узнала… Ишь, франт какой!.. Да что ты мне много даешь?
— Бери, бери, Моисеевна, мало я у тебя даром обедов-то поел, — честно отвечал нежданный визитер.
— Ну, вот и спасибо, соколик! — говорила старушка.
От таких приношений она не отказывалась. Была бабкой простой. И надо полагать, что эта школа доброты, которую, так сказать, на общественных началах основала при училище старушка, была во много раз важнее для художников, чем правильные и неправильные римские глаголы.
К счастью, имущественный ценз при поступлении не применялся, и в училище было немало самых настоящих нищих слушателей. В частности Исаак Левитан. Михаил Нестеров писал о его годах обучения: «На редкость красивый, изящный мальчик… Левитан… слыл в школе за „талант“. Одетый донельзя скромно, в какой-то клетчатый поношенный пиджак, коротенькие штанишки, он терпеливо ждал, когда более удачливые товарищи, насытясь, расходились по классам; тогда и Левитан застенчиво подходил… чтобы попросить доброго старика (Нестеров, видимо, напутал, Моисеевна была доброй старушкой. — А. М.) подождать старый долг… и дать ему вновь пеклеванник с колбасой и стакан молока. В то время это был его обед и ужин… Сказывали, что он не имел иногда и ночлега… Исаак Левитан после вечерних классов незаметно исчезал, прятался в верхнем этаже огромного дома Юшкова… выждав последний обход опустелого училища… оставался один коротать ночь в тепле… с тем чтобы утром натощак начать день мечтами о нежно любимой природе».
А Константин Паустовский был еще более щедр на подробности: «Левитан нашел в кармане тридцать копеек — подарок товарищей по Училищу живописи и ваяния, изредка собиравших ему на бедность, — и вошел в трактир. Машина звенела колокольцами и играла „На старой Калужской дороге“. Мятый половой, пробегая мимо стойки, оскалился и громко сказал хозяину:
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
