После того как шансы на немедленные массовые народные выступления в Забайкалье не оправдались, войскам Унгерна было необходимо достичь хоть какого-нибудь значительного военного успеха на территории Советской России. Только в этом случае оставалась еще возможность рассчитывать на вооруженную поддержку казаков в борьбе с большевицкой властью. Анализируя психологию участников массовых народных движений, русский историк Н. И. Костомаров писал: «В нестройных мужичьих мятежах всегда бывает так, что и малый успех привлекает к мятежу огромные массы, и малая неудача отнимает у них дух». Именно этим обстоятельством — надеждой на крупную военную победу, которая подтолкнет народное восстание, — и объясняется решение Унгерна дать краткий отдых своим войскам в лагере, устроенном на берегу реки Селенги, после чего продолжить вооруженную борьбу с советской властью. Д. П. Першин упоминал о планах Унгерна пробраться в Западную Монголию, где он мог бы объединить под своим командованием все белые отряды, которые находились друг от друга на значительных расстояниях, ничем не были связаны и «действовали вразброд, кому как Бог на душу положит…»
Однако вокруг барона уже начиналась эпидемия предательств, и первыми удар в спину нанесли именно монголы, на которых так рассчитывал Унгерн. Военный министр монгольского правительства Максаржав-ван, назначенный Богдо-гэгэном командующим Западным округом и отправленный в Улясутай для успокоения западных монгольских аймаков, верно оценил новую расстановку сил и переметнулся к красным. «В Улясутае и окрест его, — вспоминал Д. П. Першин, — под видом усмирения якобы белых этот палач устроил жестокое избиение с грабежами безоружных, много лет живущих русских торгующих». Считают, что в улясутайской резне, устроенной красными монголами под предводительством Максаржава, решившими выслужиться перед большевиками, было убито свыше 150 русских поселенцев и беженцев, в том числе женщины и дети. Позже министр-предатель уничтожил белые отряды есаулов Ванданова и Безродного, посланные Унгерном в Улясутай. При этом совершавший обряд принесения в жертву пленных лама Максаржава съел сердце есаула Ванданова. Позже — «подвиги» Максаржава были по достоинству оценены монгольским революционным правительством: Максаржав-ван стал военным министром Монгольской Народной Республики (МНР). В ответ на эту беспощадную резню подчинявшийся Унгерну атаман Казанцев устроил погромы в нескольких монгольских монастырях, убивая лам и послушников вне зависимости от их отношения к революционному правительству. Это была уже национальная война. В результате западный фланг белых, включавший в себя отряды Казанцева и Кайгородова, оказался отрезанным от частей Азиатской конной дивизии.
Не лучше обстояло дело и в других местах — бригада полковника Казагранди была отбита от советской границы и вообще действовала чрезвычайно пассивно. Позже Казагранди отказался идти на соединение с частями барона, как это ему было приказано, а повернул в глубь Монголии, где никаких красных в помине не было. По слухам, Казагранди планировал уйти в Тибет. Унгерн, раздраженный бездействием Казагранди и вообще относившийся к нему с подозрением («… барон был готов считаться с Казагранди, как с военачальником, совершившим много подвигов во время командования Боткинской дивизией, — вспоминал H.H. Князев. — Казагранди же не смог взять верный тон. Он явно трепетал перед бароном и заискивающе любезничал, то есть вел себя несолидно и именно в том стиле, который барону чрезвычайно не нравился»), обвинил его в измене и приказал расстрелять.
Воспользовавшись тем, что Урга была фактически оставлена белыми войсками, большевики двинули в Монголию экспедиционный корпус под командованием бывшего прапорщика К. А. Неймана. 27 июня экспедиционный корпус перешел монгольскую границу и двинулся на Ургу. По мнению А. С. Кручинина, действия Унгерна в данной ситуации «окончательно развеяли легенду о его «монгольских химерах».
«Группировка Неймана, на три четверти состоявшая из пехоты, — пишет Кручинин, — опрометчиво подставляла фланг и тыл соединившимся на Селенге конным бригадам Унгерна и Резухина. И если бы «панмонголист» Унгерн хотел защитить от красного нашествия Монголию и «священную особу» Богдо-гэгэна, ему ничего не стоило бы наброситься на ползущую по кратчайшему пути на Ургу советскую пехоту и на степных просторах, используя маневренные качества своего «войска», растрепать ее в пух и прах». Но Монголия более не интересует Унгерна ни в политическом, ни в военном отношении — он видит желание монголов «тянуть на сторону Советской России», видит их стремление прибиться к сильному, вообще характерное для менталитета восточных народов. Унгерн вновь собирается идти на север, в Советскую Россию, чтобы «увеличить свои силы надежными войсками», а главное — вызвать мощное народное антибольшевистское восстание, которое бы в корне могло изменить соотношение сил в Сибири и на Дальнем Востоке.
Даже спустя много лет современники Унгерна, офицеры его дивизии, принимавшие участие в последнем походе барона, продолжали задаваться вопросом: «Была ли это все авантюра, как многие думали, или серьезное идейное дело?» Похоже, что верный ответ удалось найтй енисейскому казаку К. И. Лаврентьеву, писавшему: «Мне кажется, что если называть авантюрой, то нужно назвать этим все отряды, не только Унгерна, но и Бакича, Кайгородова, Казанцева, Казагранди, Шубина, Остроухова, Шишкина, Анненкова и им же несть числа… Нет, так относиться нельзя. Все они преследовали цель — борьбу с большевиками, а время было такое, что в могущество и долголетие большевиков никто не верил и верить не хотел, почему все отряды не оставались на местах, а старались выйти к границе в бой. И это как раз всех и погубило».
М. Г. Торновский давал гораздо более критические оценки как военно-политическим планам Унгерна, так и его личным качествам: «Отсутствовали самокритика, анализ и дар предвидения. Походы в Нерчинском районе, около Акши, в. Кударинском районе, кажется, должны были убедить генерала Унгерна, что население Забайкалья не пойдет не только с семеновцами, но и вообще с белыми против красных, и тем не менее наперекор судьбе и стихии он шел искать союзников в 1-м отделе того же войска и не нашел их. Не найдя в Забайкалье, он решил уйти в Урянхай (Тува. — А. Ж.), перезимовать и по весне поискать в Енисейской области, забывая, что власть большевиков за зиму еще более окрепнет и ему с ней не справиться». Правда, далее М. Г. Торновский не выдерживает критический тон и воздает должное действиям барона Унгерна: «Поход на Русь — исторический, блестящий кавалерийский рейд, когда за месяц исходили вдоль и поперек 1-й отдел Забайкальской области — страну, равную целому государству, делая в сутки по сто и больше верст, стиснутые превосходными, регулярными частями Красной армии, и ни разу противник «не прищучил» и не побил унгерновцев, тогда как они били красных везде, нанося им огромный урон, и уходили безнаказанными».
Какими мерками можно определить «авантюрность» тех или иных действий или замыслов барона Унгерна? Мерками пресловутого «здравого смысла»? Но если вставать на точку зрения «здравого смысла», то в подобном случае «авантюрой» может показаться любая борьба против превосходящих тебя численно и материально сил врага. Не подобной ли «авантюрой» будет выглядеть борьба белого Крыма или белого Приморья — крохотных осколков России — против огромной туши красного зверя? Под определение «авантюры» попадут в таком случае и Тамбовское восстание, и так называемый «Кронштадтский мятеж»…
