— Ром, я что хочу сказать, — заторопился Серега. — У меня бражка дома отличная. Может, ну их, вино это и водяру, пойдем бражки свежей похлебаем. Ты ведь знаешь, как я тебя уважаю, еще со школы...
Вот этих слов об уважении Роману как раз и не хватало. Можно было, не теряя лица, уйти из надоевшей компании, не захотевшей слушать его лагерные «романы». И он, на удивление встревоженных хозяев и гостей, легко дал себя увести.
Пошли домой к Кенареву. Увязался с ними и младший брат Веня. Стараясь отвлечь братьев, смягчить рвущуюся озлобленность на всех вокруг за то, что не проявили должного уважения, Серега засуетился... Приведя братьев в комнату, посадил на тахту, дал смотреть семейные альбомы. А сам на кухне шустрил.
Когда вернулся в комнату, увидел: Вениамин разрисовывает шариковой авторучкой фотографии родственников Кенарева, а Роман ходит по комнате, выдергивая ящики из стенки, из комода, разбрасывает вещи по полу, что-то ищет, словно для себя подбирает понравившееся.
— Да вы что, мужики, да я ж вот бражки принес, выпьем, поговорим. Только ты, Ром, вещи-то обратно сложи в ящики, жена ругаться будет.
Роман хладнокровно отобрал понравившиеся вещи, сложил в попавшуюся под руку сумку. Бешено глянул на Кенарева, но промолчал.
— Да, ладно, что там, берите, что хотите. Пейте брагу- то, а у меня живот вдруг схватило, извините.
Он быстро пересек узкую как пенал прихожую и юркнул в туалет.
Роман взял со стола, с тарелки с мясом, вилку и нож, вышел в прихожую, сжавшись в тугой комок, одним ударом ноги вышиб дверь.
...Через минуту вернулся, вытер, тщательно обтерев рукоятки, нож и вилку о висящее на вешалке детское пальтецо, бросил на пол.
— Ить найдут, Ром, все следы не сотрешь, — заканючил Веня.
Роман прошел на кухню, включил на полную мощь четыре конфорки плиты, вернулся в комнату, облил одеколоном детскую кроватку, вытянутое из шифоньера постельное белье, бросил зажженную спичку...
Рассказывает следователь областной прокуратуры Михаил Коржев
«Дело «банды Ахтаевых» — нетипичное для областной прокуратуры. Ведь сразу же при расследовании преступлений банды пришлось выйти за границы области. Оно нетипично и по характеру совершенных преступлений: особая жестокость, цинизм преступников, их полная уверенность в своей безнаказанности, в том, что их никогда не найдут, потому что следы стерты, свидетели убраны, а жертвы никогда не заговорят... Их кураж — постоянные поездки по разным городам, перелеты. Они не были даже собственно гастролерами в других городах. Они давно потеряли чувство своей малой родины. Им все равно, где было убивать, где пропивать награбленное. Они как волки, вкусившие свежей крови, шли на ее солоноватый запах от трупа к трупу, убивали, куражились над жертвами, добивали, чтоб наверняка. Они были подлинными интернационалистами — им все равно, кого было убивать — татар, башкир, калмыков, русских, украинцев, белорусов... И все равно, за сколько: за несколько десятков рублей, оказавшихся в кармане жертвы, за несколько сотен, полученных от перепродажи по дешевке машины убитого... Убийство ради убийства? Скорее — убийство ради странного, жалкого и жестокого самоутверждения. Убийства из злобы. Злобы на здоровых и больных, богатых и бедных, удачливых и неудачников. Каждого можно было ненавидеть за что-то, свойственное только ему. Злоба переполняла и братьев Ахтаевых, и Алиева, и Дробова.
Это нетипичное «дело». Но отражение становящейся, к сожалению, типичной обстановки взаимного недоверия, взаимной ненависти, озлобленности одних национальных групп и социальных слоев на другие. Они совершали преступления не ради куска хлеба, не прокорма ради. Так же как и большинство социальных и межнациональных конфликтов совершаются не из-за земли и хлеба. Как обрести душу людям, ее потерявшим? Как стать человеком тому, кто потерял человеческое лицо? Я не знаю. Пусть об этом
думают философы. Наше дело — бандитов ловить...»
* * *
Судебно-медицинская экспертиза потом обнаружит на теле убитого Кенарева 21 колото-резаное проникающее ранение грудной клетки с повреждением легких, повлекшее за собой смерть потерпевшего.
Следствие потом разыщет все похищенное в ту ночь в квартире Кенарева и составит такой вот скорбный реестр: денег 14 рублей, два кольца стоимостью 3 и 4 р., духи стоимостью 15 р., тушь для ресниц — 25 р., телогрейка — 10 р., брюки 80 р.
Жена Кенарева в ту ночь вернулась поздно, но, узнав, что муж пригласил к ним домой братьев Ахтаевых, просто побоялась идти. Те и трезвые могли изнасиловать, а уж от пьяных можно было ждать чего угодно. Квартира была полна дыма, занавески и тюль на кухонном столе обгорели. На полу были разбросаны монеты, вещи. В комнате на диване и в детской кроватке тлели матрацы, часть которых она тут же выбросила на улицу...
Муж лежал в ванной, дверь которой была выломана (ванна и туалет у них совмещенные). Он был уже мертв. Без пожарных обошлись, потушив огонь вместе с соседями, а вот «Скорую» вызвали. Милицию вызывать не спешили. Нужно было решать, указывать на Ахтаевых или сделать вид, что не знают убийц Сереги Кенарева. До утра потянули. Утром заглянул Веня. Сказал, что мужа убил его брат Роман, что воспрепятствовать ему он не мог («ты же знаешь Романа? Бешеный!») и что если она хочет сохранить жизнь себе и ребенку, то ей и соседям лучше об этом молчать.
Заговорила она только после того, как все братья Ахтаевы были арестованы...
Рассказывает следователь областной прокуратуры Михаил Коржев
«Убийство Кенарева продолжало нас беспокоить. Нюы хом мы чувствовали, что рано списывать его в «нераскрытые», это во-первых, а во-вторых, уж очень почерк казался знакомым. Не может быть, что никаких следов не оставили Ахтаевы, если это были они, в той кровавой драме в Симбирске...
В конце концов мне пришлось зимой выехать туда, помочь поработать следственной группе, которая продолжала свои попытки раскрыть это старое дело. И одновременно, почти в один день, допрошенные в разных городах, припертые собранными нами фактами, доказательствами, Роман и Вениамин Ахтаевы дали показания, признав себя виновными в убийстве Кенарева. Все, кажется, можно было ставить точку... Их показания были закреплены новыми свидетельствами, собранными нами в зимнем Симбирске.
Но тут еще один любопытный эпизод выясняться стал. Роман ведь был к нам этапирован из колонии, где он отбывал наказание по статье 218 — за хранение оружия (обреза). После того, как был изобличен в участии в серии убийств с особой жестокостью, стала выявляться его главенствующая роль в банде, появилось, как уже говорил, основательное подозрение, что «подсел» он умышленно, чтобы уйти из поля зрения следствия, избежать наказания за более серьезные преступления. Но подозрение надо еще доказать. Хотя прием в уголовном мире не новый, но... Словом, поднял то старое дело, по которому он был арестован и осужден по 218-й. Выяснилось, что когда его брали «с обрезом», он был задержан вместе с одной молодой женщиной, Настей Пожаровой (о ее драматической судьбе я расскажу ниже. — Г. М). И эта Настя вообще не была после задержания допрошена работниками милиции. Это, конечно, серьезное профессиональное упущение. Ведь, хотя, как я выяснил уже позднее, она была с Романом всего часа три, она могла знать и, как выяснилось, знала кое-что про него. Я из чего исходил: все эти три часа он колесил по городу, сильно нервничал, часто останавливались у кафе, баров, выпивали, курил постоянно, то есть явно находился в состоянии стресса.
