кто-нибудь пустит меня в радиостудию в Эрншёльдсвике, на улице минус восемнадцать, телефон разрядился и выключился, а может, тогда было еще холоднее, я уже готова сдаться… Грета со своими детьми тоже в Молидене, они с Иваном катаются на лыжах. Такое приятное зрелище, их лыжные прогулки на фоне белейшего снега. Наверное, Молиден красивее всего зимой. Изморозь на березах, звездное небо. Мы начинаем постепенно делить вещи, по-прежнему сомневаемся, колеблемся, правильно ли будет продать дом. Так здорово приезжать сюда, когда снег хрустит под ногами, любоваться речкой, лунной дорожкой, слушать робкий звон церковного колокола, каждый целый час и еще в половину. На февральские каникулы мы всегда приезжали навестить папу, он доставал финские сани, расчищал трактором дорожки, девочки устраивали пещеры в сугробах. А дня через три он начинал нервничать. Мне кажется, ему хотелось продолжать выпивать, как он привык. Он ждал, когда мы уедем, но три дня папа держался молодцом, я мыла посуду и готовила, мы ездили в магазин. Иногда папа пек вафли, и кофе всегда варил он, а еще он заранее закупал еду на завтрак, спрашивал, хотят ли девочки «йогарт» – он говорил именно так, через «а». Мы с Гретой обычно очищали холодильник от всего, что там залежалось. И вот наша последняя зимняя неделя в Молидене. Теперь мне страшновато гулять вокруг Холма в темноте. Они так быстро несутся, эти легковушки и грузовики с тяжелыми прицепами, а обочина такая узкая. Даже если на тебе светоотражающий жилет, удовольствие уже не то, что прежде. Теперь, бывая здесь чаще, я понимаю – вот так папа жил последние четырнадцать лет, ездил в Шелавед, в город, в большой гипермаркет в соседнем городке – тот самый, где я умирала от страха смерти, повиснув на тележке. Моя бабушка, мамина мама… город полон воспоминаний о ней, когда я только завершила лечение и приехала в Эрншёльдсвик по работе, ждала обратного поезда в Стокгольм и дошла до дома, где жили мамины родители, когда я была маленькая, где выросла моя мама. Никого уже не осталось, ни папы, ни бабушек, ни дедушек. А как буду умирать я? Не знаю когда, но, стоя в одиночестве у старого многоквартирного дома, я думаю, что, наверное, уже не вернусь в это место, а если и вернусь, то как чужая, с коротким визитом.
Долгая дорога домой, в Ханинге, часть пути в полной темноте. Я предпочла бы ехать при дневном свете, все эти снежные заносы на дорогах, дальний свет в глаза, но путь неблизкий, и за световой день не успеть. Мы приезжаем домой поздно, я открываю почту. Какая-то журналистка из вечерней газеты интересуется, можно ли задать мне пару вопросов. Она пишет статью о раке груди, который пережила сама, и ей попалось интервью со мной. Я отвечаю не сразу, просто нет сил, есть и другие письма, ждущие ответа. Уставшие, мы разбираем вещи, и уже почти ночью я отвечаю, что мне очень жаль, но я вынуждена отказаться от участия в интервью.
На следующее утро Матс общается с коллегой, та интересуется: мы уже видели первые полосы «Экспрессен» и «Афтонбладет»? «Там про Кристинину болезнь, – говорит она, – вы не знали?»
Ох, как же я расстроилась и рассердилась! Главные страницы крупнейших ежевечерних газет, фотография крупным планом, заголовки. Какая грязь, все это совершенно неправильно. Мне ужасно стыдно, потому что самое поразительное в тяжелой болезни то, что ты ощущаешь зависть. Люди завидуют – «ага, значит она хочет еще внимания, недостаточно ей славы с этой чертовой домохозяйкой, с подкастом, теперь еще и рак, наверняка она позвонила в редакцию, чтобы рассказать о себе». Я этого не делала, честно. Могу поклясться, что, если бы мне предложили выбрать между приобретением опыта онкологического заболевания или его отсутствием, я, нисколько не сомневаясь, выбрала бы второе.
Да, это тоже опыт. Опыт дает знание. Просвещает. Но поверьте мне, нет ничего привлекательного в том, чтобы попасть на первые полосы со своим проклятым раком.
Болезнь и папа. Так я назвала документ. И начала писать. Долгие месяцы не трогала написанное, когда не могла писать дальше. Работала над другими проектами, падала и поднималась вновь, залечивала раны, пыталась вернуть доверие к собственному телу.
Мы все равно будем продавать дом к лету. Наводить порядок, показывать покупателям. Фотографировать, размещать объявления.
Чего был попросила, если бы можно было повернуть время вспять? Всего несколько дней в доме. Без грубой работы. Просто побыть там в тишине и покое, походить по комнатам. Спуститься к речке. Испечь хлеб в пекаренке. А потом созвать родных на праздник и вместе проститься с Молиденом. Большой кухонный стол, диванчик, стулья, бабушкина, дедушкина и папина посуда.
Невольно думаю об усадьбе Сельмы Лагерлёф Морбакка[54]. Я вот не выкупаю дом детства, а, наоборот, продаю. Мы добровольно избавляемся от отеческого дома.
Так много поставлено на карту, и это очень гадкое чувство. Если мы продадим дом, то он уже никогда не будет нашим.
* * *
В самом начале лета 2018 год а Молиден выглядит как конфетка. Долгая дорога туда, потом обратно, домой. Два раза мы устраиваем генеральную уборку – сначала перед тем, как фотографировать, потом перед встречей с потенциальными покупателями. Каждый раз по три-четыре дня наводим лоск. Внутри, на улице. Сирень, ландыши. Чудесное имение, чудесное место. Обычный старый дом, но в нем есть все необходимое. Самое очарование – в несовершенстве. В следах жизни. «Но сколько же насекомых здесь, вдали от моря», – говорит мама. Да, комары и слепни летом, но также бабочки и пчелы, Ингер ведь держит пасеку. Конечно, маме не очень приятно убираться в родительском доме бывшего мужа, в доме, который теперь принадлежит ее дочерям. Находился бы он хотя бы в паре сотен километров от Стокгольма! Но целых шесть сотен – это уже слишком. Это очень, очень далеко.
Матс устраняет засоры в ванных комнатах. Интересно, когда это делали в последний раз… Папа, наверное, не делал ни разу. Бабушка к концу жизни уже тоже не могла. Значит, пятнадцать лет назад или больше? Мы с мамой моем все окна, в том числе между рамами. Сколько дохлых мух! Паутина, какие-то коконы в щелях. Я протираю жалюзи… Мы гладим скатерти и занавески. Оттираем грязь с деревянных панелей, моем полы. Я снова ощущаю запах бабушкиного дома. Думаю, папе бы тоже понравилось, как мы отмываем стеклянные статуэтки, подарки от клиентов на юбилеи, как вытираем пыль с литографий и
