кортизона, операции помогут облегчить состояние, но прогноз неясный и есть свои риски. Еще он добавляет, что ходить можно сколько угодно, благословляет мои прогулки, но я должна прислушиваться к себе. Боль не должна становиться нестерпимой, хотя мне кажется, что движение только на пользу. Это то, во что мы все учимся верить: что движение – своего рода лекарство, это как новая религия, как спасение. Журналист Лассе Берг советует каждый день проходить шесть километров и иногда бегать. Вполне разумный совет. Это ведь не истеричные марафоны, в них я не верю. Когда стирается надкостница, страдают колени и голеностоп. В меру, все хорошо в меру. Я слушаю физиотерапевта: «Тамоксифен» высушивает межсуставную жидкость, усиливая боль в суставах, а движение способствует образованию этой самой жидкости, как бы смазывает суставы, делает их более гибкими. В этом и приговор, и спасение. Для того, чтобы справиться с болью, я должна двигаться. Каждый день. Всегда.
На последней встрече группы И. благодарит меня за книги о Май. А я испытываю бесконечную благодарность, когда она рассказывает, что сразу меня узнала, но подумала, что мне захочется анонимности, быть просто одним из членов группы. Поэтому она молчала до самого конца.
Мы расходимся, у каждой в руках список имен с электронными адресами. Возможно, когда-нибудь группа соберется снова. А может, нам нужны были именно эти встречи, понимание, что есть сестры по несчастью, каждой из которых приходится искать ориентиры в мире «после», не имеющем ничего общего с миром «до».
* * *
Наверное, пора заканчивать. Всего не напишешь. Радость от подкаста, от того, сколько он собрал откликов, вдохновляющее общение со Свеном, Андерсом и Юнасом, которые так бережно относятся к материалу, варят кофе, заказывают обед, Свен тоже серьезно болен, он знает, как это, а с теми, кто знает, отдыхаешь душой. Не приходится защищаться, не надо ничего объяснять. Моя совместная работа на ближайшие годы как раз с людьми, которые все прекрасно понимают, и дело не в том, что мы постоянно обсуждаем болезнь, вовсе нет. Но мы чувствуем друг друга, ловим знаки, знаем, что болезнь делает с нами и с нашими близкими, какой страх и какие защитные механизмы она запускает в людях.
Как же мне спокойно с Осой, когда я вижу ее неуемную энергию и драйв и в то же время открытость, восприимчивость к тому, что мы вместе переживаем здесь и сейчас. Мы говорим о том, каково это – быть отверженными, о табуированности онкологических диагнозов, о том, что тебя избегают как чумного, о презрительном отношении к слабости и болезни. Надо ли обсуждать болезнь? Меня всегда тянуло к темам, о которых не принято говорить. Я считаю, что для искусства нет ничего стыдного, искусство должно затрагивать самые сложные струны как внутри нас, так и внутри других. Оса делает свой фотопроект, автопортрет с обнаженной грудью, грудь только одна. Придать форму и выражение такому опыту – сильный поступок. Если говорить открыто о своей болезни рискованно, разве мы не должны идти на этот риск? Если я сама чувствую презрение к своей слабости, значит, здесь и надо копать. А все эти мысли о том, что надо щадить чувства других и не рассказывать о болезни… Но другие-то меня не щадят. Сваливают на меня свои страхи, разводы, перипетии на личном фронте, финансовые проблемы, карьерные трудности. Родительский протест, детские кризисы.
Матс публикует свой роман «Море» и вместе с Марией, руководительницей нашего хора, ставит спектакль в театре «Рефлекс» в Черрторпе; в романе отец Сэнди Денни, Нейл, переживает потерю за потерей, в том числе главную травму, худшее, что может произойти, – смерть своего ребенка. Мария играет на фортепиано, поет песни Сэнди Денни, Матс читает фрагменты из романа, текст переплетается с музыкой, получается здорово. Оса помогает с постановкой, они репетируют, Матс работает, мы движемся вперед, жизнь возвращается, но мы по-прежнему осторожно перемещаемся внутри пространства болезни и смерти, хотя так хочется, чтобы все было стабильно и хорошо.
Интервью в честь выпуска подкаста. Бездумно с моей стороны – но я списываю это на свою тонкокожесть и на усталость, размывающую границы. Приятное интервью на потрясающей выставке художницы Петры Хультман в художественной галерее на бывшем лакокрасочном заводе, бабушкины скатерти, связанные крючком, дедушкин шкафчик для ключей. В семье никогда не сидели без дела, руки всегда были заняты, это наследственное. Как хорошо, что мы с журналисткой встретились именно там, среди декораций к фильмам пятидесятых для домохозяек. Реквизит занимает огромную стену: пылесос, особо эффективные тряпки, фрагменты пленки, где женщины бесконечно готовят, готовят и улыбаются. Мы с журналисткой оставляем кинофрагменты и отправляемся в ресторан, заказываем кофе. «Вы работаете над новой книгой?» – спрашивает она. Секунду я колеблюсь, думаю – ведь это небольшая газета, я уже писала о своей болезни в журнале «Мы», поэтому отвечаю: «У меня умер отец, а я сама серьезно болела, поэтому нет, нового романа пока не будет». Обтекаемо отвечаю на вопросы о том, как чувствую себя теперь, я ведь «здорова». Говорю, что прошла лечение, организм откликнулся, еще рассказываю, что пропустила маммографию в 2015 году, потому что с головой ушла в работу. Журналистку на маммографию еще не вызывали, она слишком молода. «Когда позовут, обязательно сходите, – советую я ей, – не пропускайте маммографию».
Февральские каникулы, мы у мамы в Сундсвалле, журналистка присылает текст интервью. Она пишет о моей болезни – небольшой фрагмент в довольно объемной статье, где речь идет о домохозяйках, о Май и Сири, маме Свена Теглунда, о нашем подкасте «Домохозяйка». Я спрашиваю маму, как она считает, можно ли опубликовать этот отрывок о болезни. Двойственные чувства – мне не стыдно, к тому же это объясняет, почему я не пишу. Почему в ближайшее время новых романов не будет.
Кажется, от мамы мы едем дальше, в Молиден? Да, потому что той снежной зимой обрушился балкон на втором этаже. А еще в самые морозные дни вдруг отключился свет. Компания не пересылала счета на адрес моей сестры, а поскольку мы их не получали и не оплачивали, нам отключили электричество. Посреди зимы. Если бы Найма не заметила, что в папиной спальне погасла лампа, трубы наверняка бы замерзли и лопнули, заполнив дом водой. Грета связалась с компанией, Найма – с дядей Эриком. Нам помогли, и этот вопрос решили, но тут рухнул балкон. Прямо в сугроб – перила не выдержали снежных пластов. Мы приехали в самый мороз, я даю интервью в городе, рассказываю о подкасте, полчаса жду, пока
