мог приставить отвёртку к нижней полоске раствора, а вот до верхней едва дотягивался. Попробовал нанести бережный удар. Убедился, что раствор настоящий – никакое не хлебное тесто – и долбить его нужно основательно.
Гаммер и Глеб о чём-то зашептались. Настя стояла рядом с ними, спиной ко мне, и я почувствовала себя брошенной. Решила присоединиться к ним и привстала, но заметила, что у меня правая ладонь расцарапана в кровь. Уставилась на руку, и она затряслась. Чем дольше на неё смотрела, тем сильнее она тряслась. Перехватила запястье левой рукой. Не знала, где так раскорябалась. Вспомнила полёт через бетонный столбик. Поняла, что в падении задела колючую проволоку. Похолодела от этой мысли и заплакала. Только заплакала без слёз. Ни слёз, ни слов. Я сидела какая-то пустая, всеми позабытая и одинокая.
Подняла голову и увидела, что Настя стоит одна. Гаммер и Глеб носились по дому, заглядывали в хозяйственное помещение – искали какую-нибудь подставку, чтобы дотянуться до девятого кирпича. Ничего не нашли. Подумали сбегать за кирпичами или прикатить тачку. Не рискнули лишний раз высовываться. И правильно.
Я наконец встала и подошла к стене. Сейчас показалось очевидным, что без табуретки тут не обойтись. Я отвлеклась от царапин и больше не плакала.
Ожидание затянулось, и Гаммер принялся долбить нижнюю полоску раствора. Приставил долото, нанёс несколько осторожных ударов. Ударил сильнее. Нам всем стало не по себе.
Гаммер бил часто, но сдержанно. Затем редко, но со всей силой. В любом случае грохот получался страшный. Гаммер закашлялся от белой пыли, а долото даже толком не вошло под кирпич.
Настя принесла покрывало, и они с Глебом постарались прикрыть Гаммера – хоть отчасти приглушить его долбёжку. Не очень-то помогло, и я вздрагивала от каждого удара. Гаммер иногда притихал, елозил долотом в проделанной бреши. На пол осыпались куски раствора. Потом Гаммер вдруг разошёлся и начал с такой мощью долбить стену, что Глеб перехватил его руку.
– Не торопись.
Гаммер, весь красно-белый от пыли, вынырнул из-под покрывала. Сказал, что толстое долото не помещается в промежуток между кирпичами и заодно крошит сами кирпичи. Он заменил долото отвёрткой. Поковырял ею раствор, пару раз стукнул по ней киянкой. Вновь взялся за долото.
Мне показалось, что мы провели тут не меньше часа. Посмотрела на смартфон. Увидела время, но не смогла вспомнить, когда мы добрались до маяка. Запуталась в подсчётах.
Гаммер сказал, что долото прошло в пустоту. Я не сразу поняла, что это хорошо, но всё же сообразила: тайник! Мы не ошиблись! Если за девятым кирпичом – пустота, значит, ключ к головоломке Смирнова близко!
Гаммер застучал с удвоенным рвением. Глеб его не одёргивал. Покончив с нижней полоской раствора, Гаммер потянулся к верхней, но быстро сдался. Расшатать кирпич не удалось. Мы растерянно смотрели на проделанную брешь. Гулкая тишина напугала нас, и мы подбежали к оконному проёму. Выглянули наружу. Ждали, что на поднятый нами шум выйдет кто-нибудь из колхоза. Никто не вышел, и мы возвратились к стене.
– Что теперь? – спросила Настя.
Гаммер опустился на четвереньки. Глеб, сняв и спрятав в карман очки, забрался ему на спину. Стоять было неудобно – свитер Гаммера сбивался под ногами Глеба, ботинки норовили соскользнуть. Мы с Настей с двух сторон обхватили Глеба за ноги, и он выпрямился. Одной рукой мы придерживали Глеба, а другой старались повыше поднять покрывало.
Возобновилась долбёжка.
Удар за ударом.
На головы нам с Настей летела пыль, мы откашливались. Правая рука, державшая краешек покрывала, затекла, но я терпела. Гаммер внизу тяжело дышал, но тоже терпел. Со стороны мы выглядели до ужаса забавно. Николай испугался бы, обнаружив в доме монстра – многорукого, обсыпанного светло-серыми кусками раствора и красными осколками кирпича, укрытого плащом из драного покрывала и зачем-то вгрызающегося в стену благотворителей.
Я беззвучно посмеивалась. Жалела, что некому нас сфотографировать. Думала о падении через бетонный столбик, о расцарапанной ладони, о том, что не захватила с собой перекись, а царапины могли быть опасными, ведь колючки у проволоки ржавые. Или не ржавые? Гадала, как мы пойдём через Заливино перепачканные в пыли и почему не догадались прихватить сменную одежду. Я много о чём думала, и мысли сменяли одна другую в ритме гулких ударов долота. Они вели хоровод в моей голове, кружили в непрекращающемся танце, и меня немножко повело. Я почувствовала, что сейчас грохнусь в обморок, но долбёжка прекратилась, и мысли стихли.
Послышался скрип. Глеб поелозил долотом в новой бреши. Осыпал нас последними крошками раствора. Стукнул ещё разок киянкой и сказал:
– Всё.
«Что?» – хотела спросить я, но голос ко мне не вернулся.
Мы с Настей опустили покрывало. Глеб спрыгнул со спины Гаммера. В руках у него был обкусанный со всех сторон кирпич.
Гаммер поднялся на ноги, и мы вчетвером, ошалелые, уставились на заветную девятку. Глеб сдул с неё пыль, будто опасался, что мы ошиблись цифрой. Нет, не ошиблись. И за девятым кирпичом открылась пустота. Тайник. И в тайнике что-то лежало. Глеб не смог это достать, но точно нащупал. Настя и Гаммер начали расспрашивать Глеба, каким на ощупь было то, что пряталось в тайнике: большим или маленьким, твёрдым или мягким, – словно говорили о чём-то невероятно далёком и для нас недостижимом.
Гаммер опять подставил Глебу спину, а мы обхватили ноги Глеба и ждали, пока он отвёрткой цеплял содержимое тайника, просовывал руку, вновь брался за отвёртку. Глеб сказал, что там – жестяная банка и она застряла между кирпичами, но потихоньку сдвигается.
– Осторожнее, не проткни, – процедил Гаммер.
Глеб и без подсказок действовал осторожно. Даже чересчур. Слишком уж долго выуживал банку из стены, а когда выудил, торопливо выхватил и чуть не свалился с Гаммера.
– Что там? – выдохнула Настя.
Мы вчетвером отошли от стены к оконному проёму – не хотели топтаться на раскрошенном растворе. Сели так, чтобы не загораживать солнечный свет. Поставили перед собой то, ради чего преодолели путь от библиотечного подвала в Калининграде до маяка в Заливине, ради чего рисковали жизнью в лифтовой шахте, продирались через колючую проволоку и провели немыслимое количество часов, изучая путаные подсказки Смирнова. И это в самом деле была жестяная банка. Настя поелозила грязным рукавом по её стенкам, и Гаммер зачитал проступившую надпись:
– «Сухой корм для щеглов, зябликов, снегирей, зеленушек и гибридов».
Банку украшали рисунки пёстрых птичек. Они порхали в облаках, сидели на ветках и жадно раскрывали голодные клювики.
– Птичий корм… – прошептала Настя.
Гаммер неуверенно покосился на меня. Я пожала плечами, и Гаммер
