и мы, наконец, получили телеграмму от Отто, словно ласточка, перелетавшему из страны в страну. На сей раз эта «птичка» держала путь в Париж. В тот же день, вернувшись вечером с работы, я увидела его дома. Он был крупный и толстый, симпатичен на лицо, которое тряслось от жира, когда Отто разговаривал. Нос - будто клюв. А живот, как и полагается деловому человеку, весьма солидный. Отто, действительно, был опрятным и культурным; от него исходил едва уловимый запах духов. Он приветливо поздоровался со мной, выразил радость по случаю нашей близости с его обожаемой Гюльнар. Гюльнар говорила ему обо мне много лестного. Бедняга думал, что мое влияние будет благоприятным для Гюльнар, вообразил меня «ангелом-хранителем», который станет оберегать ее от вредных помыслов. Ему и в голову не приходило, что скорее я могу попасть под влияние этой бестии. Ревность пожирала его изнутри, как скрытая болезнь.
Два утренних часа Отто проводил в ванной комнате с бритвой или зубной щеткой в руках. Он чистил зубы не зубным порошком, а посудным. Считал, что средство для мытья посуды более действенно.
Иногда приходилось слышать их утренний разговор.
- Не понимаю, как вы могли заболеть ревностью, этой дурной болезнью. Вы ведь так благородны! - нежась на подушках, сахарным голосом приговаривала Гюльнар, пытаясь успокоить чем-то недовольного Отто.
- Ах, душа моя, эта болезнь сильнее меня! - отвечал Отто и, смягчаясь, добавлял: - Я так вас люблю!..
Все завершалось ласковыми поцелуями. А после Отто отводил нас в чудесное кафе на площади Вандом и угощал всякими лакомствами. Когда приступы ревности утихали, он становился очень великодушным и старался услужить нам. Он тоже посоветовал мне оставить «недостойную» работу. Но я этого делать не собиралась. Зная характер Гюльнар, я опасалась не только за свою независимость, любовь Отто может стать когда-нибудь ей в тягость. Гюльнар не могла подолгу хранить верность.
- Невозможно без конца есть одну и ту же пищу, пусть даже и очень вкусную, - часто говорила Гюльнар.
В моей жизни произошли все же добрые перемены: я покинула свою печальную обитель на седьмом этаже, дряхлый лифт, и уже не изнывала в одиночестве. Жила в просторной светлой комнате новой квартиры. Из моего окна открывался замечательный пейзаж. Я хорошо питалась и была обласкана Гюльнар, благодарила Бога за то, что он послала мне ее и Отто, к которому я очень привязалась. Но меня страшила мысль, что Гюльнар бросит его и уйдет к другому.
Отто оставался в Париже месяц. Он был очень добр с нами, осыпал подарками, водил в дорогие русские кабаре, тратя на ночные развлечения огромные деньги. Отто и самому нравились русские заведения. Ведь и его мать была русской княгиней. Мы решили, что перед отъездом Отто, проведем вечер в русском кабаре. В те годы они имелись во всех уголках Парижа. В них была атмосфера благородства и меланхолии. Здесь пели русские и цыганские песни, исполненные тоски по родине. Вообще эти заведения были необычными, чем и привлекали множество посетителей. Сюда привлекала экзотика: чувственные песни, зажигательные танцы, красивые женщины и своеобразная кухня.
Я плохо помню, в каком уголке Кавказа мы почувствовали себя в тот вечер. Но точно знаю, что Отто принес нас туда на крыльях своей любви. Ему нравилось все, что связано с Кавказом. Эта симпатия была рождена его влюбленностью. Отто выбрал столик в углу кабаре. По-моему, его выбор не очень понравился Гюльнар. Она предпочитала быть на виду. Ведь сюда могли прийти и наши знакомые. Для чего же она вырядилась в алое бархатное платье, надела дорогие украшения? Она потрясающе выглядела и хотела восхищать окружающих своей красотой. Гюльнар, знала, почему Отто выбрал этот дальний уголок: не очень-то прилично молодым женщинам из хороших семей появляться в ночном кабаре. Да уж, наш Отто был консервативен, предпочитал прежние порядки. Гюльнар старалась не обижать его. И отсюда, из нашего уголка, были хорошо видны оркестр, исполнители и большая часть посетителей. Подошел официант. Было заметно, что он не из низкого сословия. Как и все остальные работники здесь, он очаровывал клиентов статью. Интересно, какой высокий пост занимал он на родине? Маршал, сенатор, приближенный ко дворцу Николая II?
Ночное преставление только начиналось. Шли первые номера программы, как и принято, наиболее слабые. Толстая дама исполняла какую-то бесконечную песню. Никто ее не слушал, но из приличия некоторые поаплодировали в конце номера. А толстушка, вдохновленная вниманием, затянула следующую песню. Когда певица завершила свое мяуканье, оркестр начал играть джаз и стало веселее.
Когда я только оказалась в Париже, эта музыка была непривычна мне. Она напоминала мне страну чудес Алисы. Звуки джаза возвращали меня в детство, в Баку. Они были похожи на туземные ритмы или удары цепей на траурно-религиозных ритуалах. При свете факелов сотни людей ритмично наносили себе символические раны и кричали в текст «Шахсей-Вахсей!» Они били себя цепями, не чувствуя боли и усугубляя «страдания» Так, одурманенные коллективной мистикой, люди выражали свою солидарность с имамом Хусейном, погибшим во имя веры. Он был сыном Фатимы, дочери Пророка, и его вместе со своей семьей предательски убили в Карбале. Поэтому шииты считают Карбалу священным городом. Бабушка водила меня восьмилетнюю девочку на траурные религиозные собрания, пытаясь приобщить к истинной вере. Сидя в женской ложе, отделенной занавесью, я мучалась от духоты и хотела сбежать оттуда. Молла, сидя на возвышенности, читал отрывки из Корана или религиозные тексты. Мне было страшно, я боялась людей вокруг, обуреваемых религиозными страстями. Мужчины, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее взмахивали цепями под крики «Шахсей-Вахсей!», а женщины в ложе, обнажив головы, начинали рвать на себе волосы и истязать лица, царапая их вкровь. А некоторые фанатики, не довольствуясь цепями, наносили себе раны кинжалами. Я дрожала от страха, видя весь этот кошмар. Хотела вскочить и убежать, но меня удержали, И я упала в обморок от ужаса.
Сейчас, когда мы были далеки от беспокойного Кавказа, я без особого трепета возвращаюсь в тот день, вспоминаю его, не ощущая страха.
Джаз завершился. Запел хор из группы красивых юношей славян. Ну, кончено же! Что они могли исполнять? «Песню волжских бурлаков!» А после «цыгане» запели «Две гитары». В те годы среди русских эмигрантов это были самые популярные песни. Они были милы их сердцам. Певица-цыганка надрывно пела:
Заговори со мной,
Гитара семиструнная.
Вся душа полна тобой,
А ночь такая лунная!..
От этой песни становилось грустно. Несколько мужчин начинали
