срок перемирия с Ливонией. Паломничество выбрали недалеко, в Можайск.
Но отрешиться от дел, помолиться и отдохнуть с близкими не получилось. Вдруг тяжело заболела Анастасия, в Можайске пришлось остановиться. А потом прилетели вести из Прибалтики. Кеттлер, получая помощь со всех сторон, настолько усилился, что не стал ждать окончания перемирия. Мало того, решил им коварно воспользоваться. Войско воеводы Плещеева стояло лагерем, пребывало в уверенности, что боевые действия прерваны. Магистр без предупреждений обрушился на него и разгромил, погибло больше тысячи ратников. После этого Кеттлер осадил Дерпт, и в городе у него имелись сообщники. Но гарнизон во главе с Катыревым-Ростовским уже успел изготовиться. А «пятую колонну» обезвредили. Без жестокостей, очень вежливо. Тех горожан, кого сочли ненадежными, просто собрали в ратуше и взяли под стражу. Магистра встретили огнем и вылазками, не позволяя приблизиться к стенам.
Но русских войск на западных границах было мало. Их же забрали на Оку, а потом расспустили на отдых. Царь велел срочно собирать армию, назначил командовать Ивана Мстиславского, Петра Шуйского и Василия Серебряного. Но залили дожди, началась осенняя «беспута великая». Причем осень выдалась теплая, морозов не было. Не прекращались дожди с мокрыми снегами, дороги развезло в сплошное болото. Летописец сообщал, что ехать было «невозможно ни верхом, ни в санех: беспута была кроме обычая на много время» [382]. Воины не могли попасть к местам сбора, полки завязли. А Кеттлер нанес русским новое поражение. 11 ноября разгромил недалеко от Дерпта отряды Плещеева и Сабурова.
Но и Иван Васильевич застрял в захолустном Можайске из-за «беспуты», из-за болезни жены. Посылал гонцов к воеводам, требуя всеми мерами ускорить движение. Гонцы неимоверными трудами добирались до адресатов. Но что могли ответить военачальники? Ссылались на бездорожье, и измученные гонцы кое-как везли доклады обратно. Анастасии было совсем худо. Из Дерпта вызвали искусную лекаршу немку Шиллинг, назначив ей огромную награду за лечение царицы [383]. Но Дерпт был в осаде, как ее привезешь? И вдобавок ко всему в Можайске появился Сильвестр. Поучать и наставлять.
Государь отверг планы «Избранной рады», не пошел на Крым, против «врагов Христа». Все, что произошло потом, представлялось проявлениями Божьего гнева: болезнь жены, поражения в Ливонии, распутица. Позже Царь писал об этом: «Когда же началась война с германцами, … поп Сильвестр с вами, злыми советниками, жестоко на нас за нее восстал: когда за свои грехи заболевал я, наша царица или наши дети — все это, по их словам случалось за непослушание им» [384]. Сильвестр внушал: исправить зло, содеянное царем, теперь можно только одним способом — оставить Прибалтику. Этой ценой примириться с Литвой, заключить с ней союз и воевать против Крыма. Ведь ливонцы и литовцы — все-таки «христиане». Поэтому православному царю надо сражаться не против них, а вместе с ними. Как водится, в случае непослушания «наставник» грозил новыми страшными карами, «аще ли не так, то душе пагуба и царству разорение» [383].
Но он действовал не один. В это же время в Москву пожаловал литовский посланник Хоружий. Переговоры с ним без государя повели Адашев, Сукин и Висковатый. Сигизмунд извещал о союзном договоре с Ливонией, требовал отступиться от нее. А Адашев вовсе не возмутился наглостью короля, не заявлял протестов. Нет! Он принялся обсуждать с Хоружим, какими бы способами повлиять на Ивана Васильевича, склонить его к прекращению войны с Орденом! [385] Именно это и старался сделать Сильвестр. Но в итоге получалось — Россия разгромила Ливонию только для того, чтобы… подарить ее Литве! Теперь же предлагалось подружиться с Сигизмундом, с германским императором, и ради «христианской» дружбы схватиться с татарами и турками…
Иван Васильевич возражал, Сильвестр настаивал, пугал карами. И все это происходило в Можайске. Здешняя резиденция государя представляла собой обычную в те времена деревянную постройку. Каждая комната — отдельный сруб, длина и ширина — по размеру бревен. Тесное замкнутое пространство. А вокруг моря грязи, дождь с мокрым снегом. В этом мирке накалялись страсти. Сильвестр зудел и наседал. А рядом, за стеной, в душной постели лежал самый дорогой для царя человек. Анастасия задыхалась в горячке, колотилась в ознобе, обхаживаемая служанками. Молилась, крестясь слабой рукой.
Но когда появлялся муж, собирала всю волю и шептала высохшими, обметанными лихорадкой губами. Не имея сил для себя, она отдавала их государю, чтобы помочь ему. Укрепляла, как могла. Убеждала держаться, не поддаваться лукавым советам. А Иван Васильевич силился помочь ей. Лаской, теплым словом, совместной молитвой. Они сопротивлялись вдвоем, как два бойца, спина к спине — против болезни и своры интриганов. Сломить царя Сильвестр так и не смог. Иван Васильевич был уже не тем наивным юношей, как после московского пожара. А потом в споре неожиданно добавились два весомых аргумента. Казаки перехватили на днепровском перевозе литовских гонцов, везших в Крым грамоту от Сигизмунда. Ее доставили государю. Король писал, что посылает к Девлет Гирею «большого посла с добрым делом о дружбе и братстве» и обещает платить ежегодные «поминки», чтобы хан «с недруга нашего с Московского князя саблю свою завсе не сносил» [386]. Вот с таким «союзником» предлагалось мириться любой ценой! Вместе воевать против «врагов Христа»!
А из Москвы казначей Сукин доложил, что Адашев своевольничает на переговорах с литовцами, уже берет курс на союз с ними — ценой Ливонии [387]. В конце ноября Иван Васильевич выехал в столицу. Анастасия еще не поправилась. Но оставаться в отрыве от Москвы и позволять временщикам ломать государственную политику больше было нельзя. Жена это понимала, терпела тряску, холод. А Сильвестр, судя по всему, в дороге пытался «дожать», заставить царя подчиниться. И где-то здесь наступил окончательный перелом в их отношениях. Иван Васильевич позже писал Курбскому: «Како убо вспомяну, иже во царствующий град с нашею Царицею Анастасиею с немощною от Можайска немилостивое путное прехождение? Едина ради мала слова непотребна» [388].
Какое именно «мало слово непотребно» прозвучало? Возможно, Сильвестр где-то проговорился. Или перегнул палку, разыгрывая «пророка». Вероятно, препятствовал лечению царицы немкой Шиллинг, Иван Васильевич отмечал: «О врачебном же искусстве против болезни и помянуть нельзя было» [384]. Нам известен лишь результат. То, что копилось на душе у царя, прорвалось. Он сразу, одним махом разорвал отношения с севшими ему на шею приближенными. Вернувшись в Москву, он первым делом, не обращая внимания ни на чью реакцию, реабилитировал сановников, пострадавших при разгроме партии Захарьиных. Вернул ко двору и возвысил братьев Анастасии, Данилу Романовича и Василия Михайловича. Возвратил из ссылок их ставленников, родственников.
Хотя и лидеры «Избранной рады»
