Сильвия показывает подбородком на дверь.
— Это вон там, чуть дальше по дороге?
— В Хендонской районной больнице.
— Ясно. — Она встает и идет к высокому холодильнику, стоящему у стены, возвращается с банкой колы и опять садится. — У меня была кузина, которая прошла через то же самое, что и ты. Правда, это было давным-давно. Хотя тогда это так не называли. Не давали этому четкого определения. Все в семье просто говорили, что она «страдает от нервов». Понимаешь?
— Она сейчас в порядке?
Сильвия качает головой.
— Ее, считай, с нами больше нет, прости господи… Совсем уже не от мира сего, если хочешь знать мое мнение. — Она открывает банку. — Хотя страдает от этого не меньше. — Смотрит на меня. — Я вижу это, лапушка.
Не знаю, что на это сказать, так что просто опускаю взгляд на поцарапанную красную клеенку.
— Не могу даже представить, на что это похоже…
Наконец поднимаю взгляд и клянусь: она действительно хочет это знать. Входит какой-то пожилой дядька, и Сильвия спрашивает у него, будет ли он как обычно. Когда дядька отвечает, что да, просит его присесть и говорит, что займется им через пять минут.
Потом опять поворачивается ко мне.
— Может прозвучать немного по-дурацки, но бо́льшую часть времени это просто… раздражение, — говорю я. — Прямо-таки жутко раздражает, когда люди тебе не верят.
— Понимаю, каково это… — произносит она. — Но большинство людей просто не знают, как реагировать на такие вещи, верно? Не уверена, что я и сама-то знаю, сказать по правде… Предположим, ты говоришь кому-то, что ты… ну не знаю: получаешь послания от Бога через рисунок на твоих обоях. Я не имею в виду, что именно ты говоришь нечто такое, лапочка… но как прикажешь людям на такое реагировать? Вряд ли «ну вот и славненько», потому что такое лишь… укрепляет все это, не находишь?
— Угу. Но при этом это почти то же самое, как если бы я сказала кому-нибудь, что меня зовут Алиса, а мне бы ответили, что ни фига.
Сильвия медленно кивает.
— Пожалуй… Вполне могу тебя понять.
— Вот насколько ты во всем этом уверен. Ты не просто думаешь, что это так, — ты знаешь это!
Она опять кивает.
— Поняла, лапочка.
— Так что это все равно как все говорят, что ты дура, и обзывают тебя вруньей.
— Или говорят, что ты сошла с ума.
Я смеюсь, и это классно.
— Верно. Но если вы и впрямь слегка повредились умом, то не думаете, что это так. — Теперь уже я показываю подбородком на улицу. — Никто там не считает себя сумасшедшим. Ни чуточки. Да, может, они и выбились из колеи по какой-то причине, но…
— Абсолютно все то и дело вылетают из колеи, — перебивает Сильвия.
— Знаю.
— А кой толк вообще от этой чертовой колеи? Просто чтобы постоянно ехать в одну и ту же сторону и помирать со скуки?
— Нет…
Она явно пытается поднять мне настроение, так что я не говорю ей, что сейчас все бы отдала, только чтоб опять вернуться в эту тоскливую колею. Оказаться лицом к движению. Двигаться вперед…
— Ну, а что ты? — спрашивает Сильвия.
— А что я?
— Да плюнь ты на всю эту публику через дорогу! Как ты сама себя чувствуешь? Сейчас, прямо сию минуту.
Смотрю на нее, и это вынуждает меня подумать про маму, так что не могу удержаться от слез.
— Ну, ну, ну… — Она одну за другой достает из металлического держателя салфетки и передает мне. С хныканьем бубню в них:
— Я в такой беде!
Сильвия уверяет меня, что все будет хорошо, и кладет мне ладонь на руку. Ладонь у нее более теплая и мягкая, чем я ожидала. Не знаю, не забыла ли она про того пожилого дядьку и его «как обычно», но после этого мы еще некоторое время сидим, не произнося ни слова, пока Сильвия прихлебывает свою колу и то и дело повторяет: «Ш-ш, ш-ш, ну тише, тише…»
И на несколько минут все приходит в норму. Я забываю про Кевина, Дебби и про того, кто за мной охотится. Забываю про Джонно и про все эту кровь, которая изливалась из него, потому что женщина, с которой я сижу, — спокойная и добрая. Потому что она ничего от меня не хочет и не думает чего-то там плохого, и что самое замечательное — я знаю, что она не осуждает меня.
И тут все и заканчивается, поскольку я вижу за окном Джорджа и рысящего вслед за ним полисмена. Джордж бросает взгляд внутрь, и через несколько секунд оба уже в дверях.
— О! — произносит Сильвия.
Секунду-другую, пока все тут оборачиваются посмотреть, что происходит, я гадаю, уж не она ли их и вызвала. Могла ли Сильвия это сделать, когда я на что-то отвлеклась или когда отходила к холодильнику? Может, она дала сигнал кому-то в кухне?
Джордж подходит к нашему столику, и пусть даже вид у него не сердитый, я уверена, что он зол.
Говорит:
— Ну пошли, Алиса.
Сильвия встает, и я следую ее примеру.
Тут я решаю, что Сильвия наверняка никого не вызывала, поскольку когда полисмен — который выглядит лет на шестнадцать, — решительно берет меня за руку, она качает головой и произносит:
— Ни к чему, сынок.
Я обещаю ей, что обязательно вернусь и расплачусь за тост, а она кричит мне вслед, когда меня ведут к дверям:
— В следующий раз получишь нормальный человеческий завтрак! Береги себя… хорошо, лапушка?
52
— Искренне сочувствую, что тебе пришлось выйти в субботу.
— Не вышел бы, если б не ты, — отвечает Маркус.
— Ах да, — говорю я. — Просто Малайка…
— Хотя неплохо потрудился.
Мы сидим совсем близко друг от друга в одной из смотровых. Здесь тепло, пованивает хлоркой и блевотиной, и я вспоминаю, как мы оба сидели в этом самом месте почти неделю назад. Тогда это Маркус нуждался в утешении — сбивчиво лепетал, как потрясен и как не может поверить в то, что случилось прямо на противоположном конце коридора с женщиной, чье тело еще не успело остыть.
У обоих нас была кровь на руках.
Я говорю «в утешении», но навскидку — учитывая весь этот побег и то, что меня привели обратно при помощи полиции, — это наверняка не главная забота Маркуса в данный конкретный момент. Помимо физического нападения на кого-нибудь, побег отсюда — это самый серьезный проступок, что касается поведения пациентов. Я знаю, что обязательно будут какие-то последствия, но особо не парюсь и не жду чего-то, что вы сочли бы серьезной взбучкой. Я ведь не взяла никого в заложники, не перелезла через стену в Белмарше[106] или типа того.
