— Отвяжись. — Сту махнул совершенно греческим жестом отчаяния.
— В чем дело? Все в экстазе. Зрители испытывают благодарное восхищение. Тебе надо зайти в гримерную Ли.
— К этой корове? К этой суке? Я провел худшие в своей жизни два часа. Нет, это сейчас худший миг в моей жизни: придется существовать с сознанием, что именно я вывел на сцену эту непристойную травести.
— Брось, Сту, это же только пьеса.
— Только пьеса? Да как ты смеешь? Это моя жизнь, все, во что я верю, — текст и драматическое действо, момент передачи сюжета, истина, принадлежность традиции. Моя жизнь, а она швырнула ее в мусорную корзину. Так по-мещански! Так зло. Нет, греховно. Ты видел? — Сту теперь кричал, и на губах болтались ошметки слюны. — Шлюха! Стриптизерка! Вот вершина ее возможностей — подставлять мальчишкам сомнительное влагалище. Трюк для вечеринок — больше ей нечего предложить! Драма, театр, коллектив совершенствующих свое мастерство актеров — эти слова для нее ничего не значат. И я тоже. Вот ее благодарность за часы кропотливой работы, за нянченье и разжевывание, за сочувствие и желание вывести на сцену, чтобы она могла приобщиться к чему-то большому. Вместо этого срывает с себя балахон и предлагает, чтобы ее трахнули всем залом. — На глаза Сту навернулись слезы злости и бессилия. — Очень драматично! Очень изысканно! Очень зрело! Культура борделя! — У него перехватило дыхание, и он запнулся.
Джон подыскивал достойный ответ и вдруг рассмеялся:
— Глупый ты гомик. До того как Ли разделась, тебе удалось разродиться одной-единственной и то самой ужасной на свете постановкой. А ее, как ты мило выразился, сомнительное влагалище стоит на пути от твоей репутации ко всякой призовой чуши. Запредельная работа. Естественно, она не способна играть так, как всякие выдохшиеся и потрепанные актеришки. Она звезда, то есть нечто такое, чем те никогда не станут. Вы желали, чтобы она провалилась на ваших условиях. Тогда бы вы почувствовали себя значительнее. Очень трогательно. Ты очень трогателен, Сту. Зрительская благодать наблюдать тебя сейчас. Старый, циничный, голубой профессионал. Разревелся. И разревелся от игры Ли.
Сту высморкался в маленький шелковый платочек и пригладил ладонью волосы.
— Знаешь, Джон, я думал, что ты один из нас. Наверное, я заблуждался.
— Я сам так считал. Но, слава Богу, ошибся.
Успевшие переодеться в обычные костюмы стражники топали по лестнице в сопровождении подружек и мамочек. Они протолкались между говорившими. Джон повернулся и пошел вслед за ними.
Вечеринка проходила в ресторане, который с удобствами вмещал человек двести, так-сяк — до трехсот, а сейчас около пятисот. А еще пятьсот караулили у дверей. Раскрашенные под бронзу официанты обоего пола в коротких тогах скользили меж представителей прессы с подносами напитков и оливок. Гремела оглушительная канонада музыки, то есть наблюдался миленький первоклассно организованный пиаровский ад.
Хеймд вел «мерседес» по улицам. Джон и Ли сидели на заднем сиденье. Ли выглядела измотанной: лицо побледнело, уголки губ опустились, на глазах темные очки. Последние капли израсходованного адреналина пронзали тело, как электрический ток. Джон положил ей ладонь на бедро и болтал о пьесе, о публике, о Сту.
— Мы здесь долго не задержимся, — перебила она его. — Ненавижу такие вещи. Попозирую фотографам. Никаких интервью. Наверное, там будет телевидение. Хеймд, мы скоро? Вы устроили отдельный столик?
— Пара минут, дорогуша. Мне сказали, там организуют отгороженную веревкой зону. А я постоянно буду рядом.
Они подъехали к ресторану, и люди тут же облепили «мерседес». Вспышки озарили внутренность машины.
— Господи, — пробормотала Ли, — и никакой охраны.
И в самом деле толпу от дверей оттесняли всего двое здоровяков в клубных пиджаках. Хеймд подозвал их и организовал узкий коридор. Когда Ли ступила на мостовую, послышался то ли свист, то ли крик. Хеймд повел их в ресторан. Появился полицейский и принялся отталкивать напиравших.
— Уберите машину! — крикнул он.
— Мне надо оставаться с мисс Монтаной, приятель. Уберу, когда она окажется внутри.
— Ничего подобного, сэр. Убирайте немедленно! Вы перегородили улицу. За вами хвост до самой Пиккадилли. Не спорь со мной, парень.
— Не отходите от нее, держитесь все время рядом. И не останавливайтесь. А внутри найдите уголок и встаньте перед ней. Здесь настоящий кошмар. Я только отгоню мотор и сразу назад. Поняли? — Хеймд скользнул обратно за руль.
— Хеймд! — завопила Ли, но «мерседес» уже тронулся и в образовавшуюся пустоту тут же хлынула толпа.
— Не напирайте, пропустите, не толкайтесь. — Джон заметил, что полицейскому не больше восемнадцати и держался он совсем не уверенно. — Позвольте! Дайте пройти мисс Ли Монтане. Успеете насмотреться.
Ли прижалась к Джону, уткнулась лицом ему в плечо. От дверей их отделяло всего несколько ярдов, но масса тел оказалась непреодолимой.
— Не пихайтесь! Имейте совесть! — Полицейский чирикал за спиной, как свихнувшаяся птица.
Ли и Джона, словно пьяных стреноженных существ, швыряло из стороны в сторону. Дверь ресторана изрыгнула очередную порцию людей — любопытные вышли наружу взглянуть на звезду. Шлем полицейского съехал на глаза, а потом и вовсе оказался в толпе, обнаружив под собой густые рыжие волосы. Возмущенный юноша вознамерился его подхватить, но шлем, будто черный поплавок, поскакал дальше. Вышибала протиснулся в узкую щель, а когда вытягивал за собой руку, зацепил кулаком фотографа по скуле. Толчок потряс всю толпу и произвел лавинный эффект. Джон повернулся к Ли: ее очки перекосились, рот был разинут, словно она кричала. Ли испугалась, и дрожь ее страха передавалась его телу.
— Ой! Ой! — завопил Джон, но звука не получилось. Толпа наперла и выдавила из груди воздух. Колебательные и вращательные движения потащили их по мостовой к ресторану. Рев людей перекрывало тонкое сопрано — никаких слов, только эффект рвущейся ткани и сыплющейся гальки. Все сильнее, сильнее. Что-то твердое, металлическое ударило в спину. Джон повернул голову и увидел позади такие же головы и разинутые рты — каждый старался устоять, удержаться на плаву в этом бушующем шторме. Выпученные глаза, раздувающиеся ноздри, нити слюны на губах. Небритый подбородок уперся ему в шею. Прямо напротив круглые, бессмысленные акульи зрачки, смеющийся рот, запах пива и блевотины. В следующую секунду незнакомца унесло в водоворот. Джон вспомнил о человеке с ножом — рехнувшемся убийце: «Я знаю, где ты живешь, знаю, что тебе надо». Ли рядом билась, как семга в сети. Голова запрокидывалась, она смотрела на луну. Белая шея изгибалась, вены напрягались. Грубая рука вцепилась ей в волосы, другая ухватила за грудь. Джон перенес центр тяжести на другую ногу, и незнакомые пальцы разжались, будто тонущие ушли ко дну.
Тело толпы сотрясалось и сокращало мускулы. Единый, бьющийся в медленном, беспорядочном эпилептическом приступе организм. Тысячи тянущихся голов, десятки тысяч хватающих и ощупывающих пальцев. Осклизлый и твердый, он колыхался и вопил множеством глоток. Джону показалось, что это все — он. Безумное существо, вырывающее собственные внутренности. Сопротивление возросло, Джон вдохнул, а затем выдохнул.
